Как устроено лечение подростков в психоневрологических диспансерах?

«В глаза смотри. Что тебе принести?»

«Домой хочу! Поскорей бы меня доктор отпустил», — кричит десятилетняя девочка на ступенях у входа в психиатрическую больницы им. С. С. Мнухина в Петербурге. Это место считается главной клиникой для несовершеннолетних, куда попадают дети и подростки из разных районов города. Здесь находятся ребята, пережившие суицидальную попытку, воспитанни_цы из детских домов, отправленные на «перевоспитание» и те, с кем родители не нашли общий язык и решили «исправить». Почти полдень. Встреча родителей и детей с особенностями ментального развития заканчивается через десять минут. Мама пытается узнать у другой девочки, которой на вид лет 11, как проходят ее дни в больнице. Вопросы сыплются быстрее, чем ребенок успевает отвечать.

«Расскажи мне, что вы делаете? Вы играете? Это важный момент. Смотри на меня. В глаза, в глаза смотри. Что тебе принести?» — не унимается мама. Девочка просит ее о шоколадном печенье и яблочном соке. В ответ на просьбу женщина кивает, но называет дочь «прожорливой лягушечкой». На протяжении всего диалога мать посылает ребенку противоречивые послания: от обещаний пойти в аквапарк до пристыжения за вес. Из-за волнения ребенок «зажевывает» согласные, получается неразборчиво, на что мама просит ее «говорить нормально». Девочка продолжает проситься домой.

«Я смотрю на твои руки и понимаю… Посмотри, что у тебя вот здесь. Ну что это такое? Шрамы», — женщина переводит тему. Девочка опускает голову и тихо мычит два слога, в которых слышатся то ли буква «м», то ли «н». «Звучит, как будто я няня, а не мама», — поправляет ее женщина. Дочь исправляется, но начинает выть, ведь мама так и не заберет ее домой. Женщина берет ребенка за предплечья, поворачивает к себе и продолжает: «Ты здесь находишься, потому что ты плохо себя контролируешь». Ребенок снова срывается на крик и просится домой. «Смотри, ты снова не слушаешь. Ты здесь, чтобы научиться слышать. Понимаешь? У меня такое ощущение, что мне не нужно к тебе приезжать, если ты так плачешь. Ты меня слышишь? Прием!» — раздраженно бросает мама. В диалог вмешивается папа девочки, который еще минуту назад стоял с черным пакетом и коробкой от сока. Он интересуется, как та себя успокаивает. «Врачи тебе здесь, чтобы помочь, ты у них учись. С тетей врачом поговори, как научиться себя контролировать», — обращается мужчина к ребенку. Семья осталась одна на лестнице, за ними у железной двери наблюдает медсестра ПНД в белом халате.

Материал DOXA о подростках, которые наносят себе повреждения

«Папа подумал, что это следы от фломастера, и попросил стереть»

Почему подростки в России занимаются селфхармом и как на частоту самоповреждений повлияла война

Август

«Из детского дома там могут дети месяцами лежать, и никому до них дела нет»

В психиатрической больнице находятся как дети, у которых есть опекуны и родители, так и воспитанни_цы детских домов. Один из них — 13-ти летний Миша, его положили в государственную клинику еще в конце весны из-за «буйного» поведения в детском доме. Он подрался с ребятами из младших классов коррекционной школы. Сейчас медсестры капают подростку сильный нейролептик — галоперидол, его разводят в воде и принимают во время еды. Нейролептики также называют антипсихотиками, их назначают подросткам при неконтролируемых вспышках агрессии и повышенной возбудимости. Но Миша сразу рассказывает мне: отказаться от них нельзя. Из-за нейролептика у подростка трясутся руки. Мы встречаемся с Мишей на детской площадке, я приношу его любимый томатный сок и чебуреки. По правилам жирное детям нельзя, но многие родители закрывают на это глаза. Слева от нас сидит работник «ЛенэнергоКрупнейшая электросетевая компания Петербурга» в форме, его сын жует бургер из KFC. Через десять минут на кроссовках Миши появляются красные разводы: он не смог удержать стакан с соком и расплескал часть на обувь.

Я пью эти капли или от психов, или от чего-то. А от чего — не знаю

Миша признается, что ему не сообщают, когда он сможет поехать в летний лагерь вместе с другими ребятами из детского дома.

Практика принудительной госпитализации «трудных подростков» из детских домов получила огласку в 2010 году. Тогда из детского дома № 19 Красногвардейского района Петербурга на лечение в психиатрическую больницу отправили четырех детей. Но заговорили об этом только в марте 2011 года, когда 16-ти летний подросток выпрыгнул из окна, увидев бригаду санитаров, которая приехала за ним. Он сбежал из детского дома в тапочках, футболке и спортивных штанах и пришел к своей бывшей воспитательнице. Последняя обратилась к Светлане Агапитовой, которая тогда была уполномоченной по правам ребенка в Петербурге. Когда Агапитова приехала в детский дом, другие воспитанни_цы признались ей, что администрация детского дома постоянно использовала метод «воспитания» детей и подростков через психиатрические больницы.

За 13 лет в отношениях администраций детских домов и «неудобных подростков» мало изменений. «Из детского дома там [в психиатрических больницах] могут дети месяцами лежать, и никому до них дела нет. Их могут бить, таскать за волосы, толкнуть, дать пинка под зад», — рассказывает психоактивистка Лиза Вернер, которая лежала в детской больнице им. Мнухина в Петербурге. Ее слова подтверждает временная опекунша Миши, которая берет подростка на выходные, чтобы научить бытовым вещам вроде стирки вещей. «Детей, которые не подчиняются, привязывают к кровати, могут вколоть аминазинблокирует психомоторное возбуждение, уменьшает агрессивность. Среди побочных эффектов: спутанность сознания, головокружение, расстройство сна.. Это во все времена так было, ничего не меняется. Детей, которых хотя бы навещают родители, могут отпустить погулять в выходные, а сирот — нет, только по будням выводят», — заключает она.

Сейчас середина июля. В палате Миши нет кондиционера, а окна открывать нельзя (администрация объясняет это тем, что подростки могут сбежать или выпрыгнуть из окна и нанести себе травму). Парень лежит на втором этаже. Там же находится «надзорка» — так подростки называют палату с проемами без дверей, которая полностью просматривается врачами. В нее попадают все, кто только поступили в больницу или перевелись из другого отделения. «Там абсолютно нечем было заняться. Кто-то из медсестёр принес туда каталог из "Пятёрочки", и его усиленно изучали. Книги были, штук пять, сказки. Они там находились уже явно долгое время, не было половины страниц», — говорит Лиза Вернер. Девушку отправили в детскую больницу им. Мнухина за побег из дома, но в итоге и там ее ожидало насилие, от которого она пыталась уйти.

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

«Медсестры либо орали, либо язвили, ну или в крайних случаях били»

«Надзорка» становится отправной точкой для насилия над подростками в психиатрических клиниках. Алину положили в больницу им. Мнухина родители, когда в 12 лет она нанесла себе глубокие порезы. Ей диагностировали психоз. «Момент настал, [в больнице] меня раздели, взвесили, сняли весь пирсинг. И, что меня больше всего смущает, заставили снять трусы, чтобы проверить наличие наркотиков, сигарет и лезвий. Первые дни я вела свой дневник». Девушка рассказывает, что в надзорной палате «были все»: подростки, пережившие попытку суицида, «селфхармщи_цы», дети с нейроотличиями. Но даже тема смерти вызывала издевки со стороны медперсонала больницы: «С нами в надзорке была девушка, которая хотела повеситься, но ее спасли, и воспитатель ей после этого сказала:

А че ты обратно в петлю не залезешь, если тут так плохо?

В «надзорке» Алина вела себя тихо и послушно, за это ее на четвертый день перевели в общую палату. Но и там насилие не прекратилось — напротив, оно получило новый виток: «Либо медсестры ничего не говорили, либо орали, либо язвили, ну или в крайних случаях били. Всех детей с психозами и шизой били», — объясняет Алина. Сейчас она вместе с мамой планирует написать заявление в полицию на администрацию больницы из-за жестокого обращения с детьми.

Самое травматичное переживание Алины связано с санитаркой Татьяной Петровной. «Хочется сказать: “Царство ей небесное”, но она еще жива. В первый день она сказала мне снять штаны и встать раком. Я такая: “Эмм, что?” Это было в общей ванной, за этим наблюдала со стороны девочка, с которой мы потом познакомились. А меня перед ней нагнули прям (чтобы взять анализ). Мне так стыдно было, я начала плакать. На что мне ответили, что я охреневшая, раз плачу», — говорит Алина. Унижение продолжалось и во время тихого часа: санитарке не понравилось, что дети во сне храпят. «Она ходила по палате, и говорила: “Чтоб вы, суки, задохнулись во сне”. Я думала, что она какая-то ведьма и я реально задохнусь во сне», — делится подросток. Другие пациент_ки на медицинских форумах писали, что эта санитарка унижала и избивала детей и подростков и могла воровать передачки от родителей.

«Мне говорили: “Ты — угроза для общества и в первую очередь для себя”, “Тебе станет лучше”. В итоге все стало еще хуже», — продолжает Алина. Девушка лежала в детской больнице им. Мнухина только один раз. За это время  ейудалось найти друзей, но она сразу оговаривается: «Взаимодействие это было вынужденное. В этой дурке сходишь с ума от одиночества и деградируешь, поэтому надо было искать знакомства». Сейчас Алина ждет совершеннолетия, чтобы больше не проходить лечение в детской клинике, а обратиться к частному врачу для взрослых. «Я точно знаю, что это место просто разрушит тебя как личность», — заключает она.

Некоторые страницы дневника, который Алина вела в больнице

Фото: архив Алины

Схожий опыт проживают и другие подростки по всей России. В одном из пабликов, где люди с расстройством пищевого поведения делятся своими историями, пост девушки, побывавшей в детской больнице им. Мнухина, собрал десятки откликов. «Многих из нас (особенно детей из “надзора”) без преувеличений всё время оскорбляли и били, если мы ведём себя так, как им не нравится. Воспитатели и врачи всё про всех знают и сплетничают», — пишет девушка, у которой диагностировали анорексию.

Подробнее о том, что такое расстройство пищевого поведения

«Я не хотела 90-60-90, моими параметрами мечты были 0-0-0»

Почему расстройства пищевого поведения — это не только про еду и цифры на весах, и как феминизм осмысляет анорексию

Нина Незванова

Ей в комментариях отвечают: «Лежала там, даже по описанию с теми же людьми, что и в посте. Мы перед сном садились на 5 толчков и базарили, пока нас метлами медсестры не выгоняли пить таблетосы и спать». В ответах на такие истории участни_цы групп также ищут тех, с кем они могли вместе лежать в одной больнице.

«О, соображаешь, что дают. Я думала, вам так, дали и ешь, без вопросов»

«В отделении бывает плохо, бывает хорошо. Я здесь уже второй раз, меня все здесь знают», — хвастается Миша, которого вновь отправили на «перевоспитание». И сразу перечисляет, чем здесь кормят: в основном дают макароны с печенью, отварную картошку и овощи. В палате подростка пять человек, но одного уже выписали. Сегодня все четверо наказаны, потому что подрались и сломали стул. За это, как говорит Миша, подросткам вкололи сильный нейролептик — аминазин.

Пока мы разговариваем, на соседней скамейке мама пытается объяснить своему сыну, у которого, вероятно, синдром ТуреттаМентальное расстройство, для которого характерны множественные двигательные и вокальные тики у человека. Начинает проявляться уже в детском возрасте., что нужно «еще немножко потерпеть», пока врачи подберут лекарства.

— Если я перестану дергаться, ты меня вытащишь? — спрашивает подросток.

— Наверное. Пойдем вот, розочки понюхаем, — отвечает мама.

Мы с Мишей тоже встаем, чтобы спрятаться от солнца в тени. Нам навстречу идет 13-ти летний мальчик с воспитательницей. Он улыбается и спрашивает, как нам гуляется.

— Тебе хватает часа, чтобы погулять?

— Нуу, он не особый любитель гулять, — вмешивается воспитательница

— Не-не, любитель! — протестует парень.

Оказывается, этот подросток тоже из детского дома. Он в психиатрической больнице в шестой раз. «Когда все лекарства выпью, тогда и меня потом выпишут», — говорит Никита. Ему 13 лет, он окончил шестой класс коррекционной школы. На вопрос, что за таблетки, он неразборчиво что-то отвечает. «О, соображаешь, что дают. Я думала, вам так, дали и ешь, без вопросов, — пытается пошутить воспитательница и неловко смеется. — Вас проверяют [на то, пьете ли вы лекарства]? Правильно делают, а то ведь вы хитрецы. Как можно вылечиться, если не есть таблетки, правильно же? Лучше, наоборот, все принять и домой скорей идти». Мальчик от безысходности кивает, он не знает, куда деть свои руки, и заламывает их за спиной. Но наш диалог продолжается:

— Эти таблетки… Это будет на долгие годы.

— Почему ты так думаешь?

— Не думаю, я уверен. Я их [медсестер] спросил.

— А эти таблетки помогают?

— Помогают, конечно, и, кажется, очень сильно.

Миша говорит, что лечение здесь ему не нравится. Подростка перебивает воспитательница: «А вы так не спокойнее? Так вроде вон, метался-метался, не знал, чем заняться, а потом подлечился и поспокойнее стал. Мне кажется, лучше ж. Все же не со зла, все на пользу, так что нормально». 

Психолог Алена Синкевич объясняет, что дети «на тройной дозе аминазина и галоперидола» лишены возможности развиваться академически и просто социализироваться, базово познавать мир. Когда единственным ответом на ментальные особенности ребенка становятся медикаменты, человек лишается возможности узнавать и учиться самостоятельно.

«Пакет забрали, и тебя заберут, если будешь плохо себя вести»

Час, отведенный на прогулку, подходит к концу. Шестилетнюю девочку везет на коляске бабушка с черными волосами, небрежно убранными за уши. Ребенок хочет еще побыть вместе с ней, поэтому капризничает и кричит. «У нас в прошлый раз пакет забрали, и тебя заберут, [если] будешь плохо [себя] вести. Хочу… Что за хочу? Большая уже девица», — ворчит женщина. Мы подходим к небольшой пластиковой двери, на ее стекло приклеен лист А4 в целлофановом файлике. На листе написаны рекомендации для родителей: что можно приносить детям в больницу, а что — нет.

Здесь из разрешенных продуктов — фрукты, соки в небольших пакетиках, вода без газа, печенье, вафли, пряники и конфеты только в «фабричных, запечатанных упаковках». Список запрещенных вещей гораздо больше: нельзя приносить сыр, колбасу, чипсы и сухарики, глазированные сырки и торты, пирожные и мороженое. На самом деле дети все равно едят их: в мусорке на площадке для подростков валяются фантики от чипсов, а родители приносят на встречи с детьми крафтовые пакеты с фастфудом. Нельзя даже черешню, сливы, виноград и абрикосы. Из канцелярских предметов запрещено передавать пластилин, фломастеры, краски и точилки. Продукты, не входящие в этот список, просто выкидывают. В конце документа подпись: «Спасибо за понимание».

Родители потихоньку отводят детей в отделение. Девушка с поникшим взглядом идет под руку с отцом, он говорит ей: «Нет никого важнее тебя». Ребята из детского дома выискивают друг друга на площадке, чтобы пойти вместе. Следующая встреча с близкими — через неделю.