Если вы находитесь в России или планируете в нее возвращаться, вам нельзя репостить наши материалы в соцсетях, ссылаться на них и публиковать цитаты.
Подробнее о том, что можно и нельзя, читайте в карточках.
У свержения режима Асада было много простых интерпретаций в России и на Западе. Одни считают, что падение диктатуры открывает путь к демократическим переменам. Другие уверены, что приход к власти исламистов, доминирующих в сирийской оппозиции, едва ли приведет к равноправию. Третьи отмечают, что свержение Асада было выгодно Западу и Израилю, поскольку главными союзниками Сирии были Россия и Иран.
Гражданская война в Сирии, начавшаяся с революции 2011 года, не поддается простым объяснениям. Мирные протесты против режима Асада, жестоко подавленные властями, переросли в вооруженное противостояние, в котором различные группы получали поддержку от внешних сил с собственными интересами. В итоге в конфликте переплелись политические идеи (светскость против религиозности, равноправие против шовинизма, капитализм против социализма), интересы этнических и религиозных групп, а также геополитические амбиции крупных держав.
DOXA на протяжении многих лет освещает сирийский конфликт, представляя разные точки зрения его участников. Мы публикуем интервью с Мохаммадом Абу Хаджаром, активистом, принимавшим участие в революции в Сирии 2011–2012 годов. В нем он рассказывает о социально-экономических причинах революции, анализирует ошибки, допущенные левыми силами, и объясняет, почему сирийцы, несмотря на неопределенность будущего, продолжают радоваться свержению Асада.
Интервью Тимура Ларина вышло 27 декабря в издании September и публикуется с разрешения издания.
- ИллюстраторИллюстраторВитя Ершов
- Публикация27 декабря 2024 г.
Позиция редакции DOXA может не совпадать с мнением авторов и героев публикуемых материалов и интервью.
Мохаммад Абу Хаджар родился в Кувейте и вырос в Сирии. В 18 лет он вступил в «Касьюн», одну из оппозиционных коммунистических партий Сирии, а в 2011 году участвовал в сирийской революции и состоял в комитетах, которые координировали протестную активность. В 2012 году он покинул Сирию, спасаясь от ареста. Сейчас он аффилирован с различными сирийскими коммунистическими группами и пишет диссертацию о том, как международные НКО повлияли на сирийскую революцию, в Университете Касселя в Германии.
Что происходило с левым движением до революции 2011 года?
Если в 1990-е [в левом движении] была депрессия, связанная с крушением Советского Союза, то в 2000-е ситуация стала меняться. Придя к власти в 2000 году, Башар Асад взял курс на либерализацию экономики и сближение с Западом. В 2004 году началась работа по евро-сирийскому соглашению об ассоциации, которое тяжело ударило по экономике: по занятости, ценам и субсидиям на ключевые товары и услуги. В стране сильно выросла безработица.
В 2007 году Асад отказался от контроля над ценами — и дизельное топливо, важное для всех секторов экономики в Сирии, за один день подорожало с 7 до 24 фунтов. В том же году в стране была засуха, но вместо помощи земледельцам, правительство сократило субсидии. Тогда фермеры, выращивающие помидоры — важная часть сельского хозяйства прибрежных районов Сирии, — в знак протеста выбросили урожай на дорогу от Тартуса до Латакии. Цена на дизель буквально за одну ночь выросла так сильно, что транспортировка стала дороже самих помидоров.
Фермеры, у которых раньше было так много земли, что в деревнях их называли феодалами, становились прекарными работниками и переезжали на отшибы больших городов, где жили в нищете. Окраины Дамаска, Хомса, Даръа и других городов впоследствии станут очагами революции 2011–2012 года.
В дореволюционные годы коммунистические идеи стали набирать популярность: люди видели, как экономические реформы влияют на общество. При этом две традиционные коммунистические партии к тому моменту превратились просто в пассивную часть правящей коалиции — Национального Прогрессивного Фронта — и не сопротивлялись реформам.
После вторжения США и союзников в Ирак в 2003 году все ожидали, что Сирия следующая в очереди. Некоторые оппозиционные правящей коалиции коммунисты — например, бывшая «Сирийская Коммунистическая Партия (Политическое Бюро)» — по сути, приняли грядущее вторжение либо как меньшее из зол, либо как данность. Поэтому они стали заранее менять свою идентичность и программу, убирая из нее марксизм и коммунизм, чтобы не потерять политических шансов в будущей, послевоенной Сирии.
«Касьюн» — партия, в которую я вступил в 2004 году, — наоборот, подчеркивала, что мы — марксистская и коммунистическая партия. Наша позиция была следующая: c одной стороны, мы бросаем вызов режиму и его экономическим реформам, а с другой, мы должны сделать Сирию сильнее на случай американского вторжения.
Как сирийские левые участвовали в революции?
К моему разочарованию, руководство «Касьюн» не стало полностью присоединяться к революции, выбрав маневрирование между революционерами и режимом, хотя я и мои близкие товарищи участвовали в ней с первого дня. Уже в первые месяцы силы Асада застрелили нескольких из них.
Кровь деполитизирует: на первый план выходит чувство мести
После начала революции во многих районах и городах Сирии появились комитеты, которые координировали демонстрации и вообще всю революционную деятельность — они стали называться Местными Координационными Комитетами (МКК). Я стал членом МКК в моем родном городе Тартус. После роспуска «Касьюн» в 2012 году я полностью посвятил себя работе в комитете, а потом представлял МКК Тартуса на национальном уровне.
Комитеты с самого начала стали символом революции и объединяли всех ее сторонников. Но в районе июля 2011 года с подъемом насилия, особенно после месяца Рамадан, в них случился раскол: обострились противоречия между разными конфессиями, а также между более религиозными и более светскими, такими как наш, комитетами.
У нашего комитета было три принципиальные позиции: отказ от иностранной интервенции (будь то интервенция США, России, Турции или Ирана), от межконфессиональной розни и от милитаризации революции. Так же считали многие союзные нам МКК, но не все комитеты: некоторые призывали к интервенции НАТО, особенно после химической атакиВ августе 2013 года режим Асада атаковал химическим оружием Гуту, пригород Дамаска, в результате чего по разным оценком погибло от 281 до 1729 человек. со стороны режима Асада в Гуте, другие выбрали риторику религиозного конфликта.
До 2013 года мы были заметной частью революции. Но после того как Асад жестоко подавил мирные демонстрации, некоторые группы перешли к вооруженной борьбе. В какой-то момент продолжать ненасильственные протесты стало невозможно. Кровь деполитизирует: на первый план выходит чувство мести. Даже члены наших комитетов теперь стремились отомстить за своих братьев и сестер, убитых режимом.
«Народ хочет падения режима!»
DOXA рассказывает о революции и войне в Сирии через истории очевидцев
Начался «подъем воинственного нигилизма» — так сирийский писатель Ясин Аль-Хадж Салех тогда писал об этом периоде. Эта черная дыра нигилизма поглощала всех, потому что она возникла из отсутствия надежды. К концу 2012 года, уж точно к 2013-му, не оставалось никаких надежд. Именно тогда сирийцы массово бежали в Турцию, Иорданию и Ливан, еще до того, как в 2014 году они начали прибывать в Европу. И мы стали видеть все больше явлений в духе ИГИЛ. Еще до того как ИГИЛ захватило территории в Сирии, многие хотели «вернуть Сирию во времена Мухаммеда». Думаю, само ИГИЛ, его опыт впоследствии и отпугнули людей от такого пути.
Одновременно с этим режим внедрил систему контрольно-пропускных пунктов и баррикад между районами городов, что сильно осложнило организацию демонстраций — это был очень умный план по локализации революции. Наконец, началось геополитическое вмешательство со стороны США, затем России и Турции — тоже вооруженное.
Ну, а кто скажет: «Нет, Аллах не добр»? Коммунист
Параллельно происходила НКО-изация революции. Изначально иностранные НКО помогали нам с логистикой: интернетом и камерами. Но c точки зрения НКО, ключевой проблемой в Сирии был недостаток знаний о том, как должно работать «правильное» гражданское общество и «качественное управление» (англ. good governance). Они смотрели на политический конфликт как на техническую проблему. Соответственно, их решением были мастер-классы по эмпауэрменту, тренинги и тому подобное. Постепенно все больше комитетов сами трансформировались в подобие НКО — и такие комитеты получали больше материальной поддержки от иностранных организаций. Это тоже деполитизировало революцию. Мы были идеальной целью для такого влияния извне, потому что мы были светскими, прогрессивными и все в этом духе. И чем больше было крови, тем скорее мы принимали работу с НКО и их моделью как меньшее из зол.
Почему коммунистам и левым в итоге не удалось сыграть значительную роль в Сирийской революции?
Я помню, как в моей партии говорили, что в Сирии сложно опираться на поддержку рабочего класса из-за того, как устроена экономика. Было непонятно, относятся ли к нему работники госсектора и как вести работу с теми, кто работает в частном секторе, но поденно или без контрактов. Плюс в определенный момент сирийские коммунисты стали думать, что межконфессиональная вражда — это просто следствие отсталости Сирии, недостаточной модернизированности, вместо того чтобы искать ее причины в классовой структуре общества. Так что в итоге коммунисты осознанно ориентировались на прослойку студентов и образованных, как правило, светских людей, которые должны были стать проводниками изменений в стране. В результате наши кадры были слишком «цивильными», чтобы участвовать в вооруженном сопротивлении или чтобы критично относиться к НКО, которые, в свою очередь, еще больше «цивилизовывали» нас и отрывали от народа.
Тогда рабочий класс нашел других проводников для своих устремлений. На тот момент уже не классовых, а идеологических. Единственными, кто говорил с ними на доступном, простом языке, были исламисты. Сначала они приходили с лозунгами, которые всем хорошо знакомы, вроде «Аллах добр». Ну, а кто скажет: «Нет, Аллах не добр»? Коммунист. Да, коммунисты решили, что их задача — это вместо «Аллах добр» говорить: «Аллах не добр». Оглядываясь на тот период, когда мне было двадцать с небольшим, я понимаю, как наивно это было.
Хотя, как я уже сказал, мы кое-что предпринимали: например, те же протесты против экономических реформ в 2007 году. Но я помню, как мы приходили в районы, пострадавшие от политики Асада, и как на нас реагировали люди. Мы не могли изъясняться, не используя то и дело английские слова. Как-то раз мы клеили плакаты в одном из кварталов Тартуса, и к нам подошел мальчик. Судя по тому, что я знаю о жизни в том районе, впоследствии лет в 12 он, скорее всего, бросил школу и пошел работать, чтобы кормить семью. Он спросил одного из моих товарищей: «Что вы здесь делаете?». Тот ответил: «Мы вешаем постеры». Он использовал английское слово posters, да еще и произнес его с английской буквой P, которой нет в арабском языке. Даже образованные сирийцы говорят b-osters, вместо p-osters. Пацан чуть не побил его: «Что вы тут делаете? Кто вы вообще такие? Пришли в мой район и хрен знает что устраиваете!».
Думаю, коммунисты в Сирии превратно поняли тезис Маркса о том, что «религия есть опиум народа». В 2011 году я ясно ощутил, что поиск заговоров стал опиумом коммунистов. Вместо того чтобы анализировать свои ошибки — например, то, как мы оставили рабочий класс и стали опираться на верхушку среднего класса, — мы рассуждали только о заговоре Запада. Лишь в своих теоретических текстах мы писали о том, скажем, как на рабочий класс влияет подъем цен на дизель, но мы не писали на доступном [для них] языке и не включали их [в свое движение].
Многие говорят, что рабочий класс «поправел». Я не думаю, что рабочий класс нас предал. Это мы его предали, причем еще и тогда, когда начиная с 1970-х начали сводить коммунистическую политическую платформу к сопротивлению империализму и тем самым минимизировали сам марксизм.
Баас, партия Асадов, исторически придерживалась идеологии панарабизма (политического объединения арабов), а также своей версии социализма, обычно называемой «арабским социализмом». Будет ли сложнее сирийским левым говорить о социализме после Асада?
Мы никогда не отождествляли коммунистический проект с проектом панарабизма и арабского социализма. Что касается первого, «Касьюн», моя (бывшая) партия, выступала за так называемый «Большой Восток», в котором, помимо арабов, живут курды, персы, армяне и другие народы. Панарабский проект мы всегда рассматривали как мелкобуржуазный.
Я бы не стал принижать опыт [панарабизма и арабского социализма]. Он дал многое в 1950–1970-е годы, особенно в период, когда во главе Сирии фактически стоял Салах ДжадидСирийский военный, фактический руководитель страны в 1966-1970 годах., о котором сейчас редко вспоминают. По сути он был представителем марксистского течения в партии Баас и именно он ответственен за социальные преобразования, произошедшие в Сирии, в том числе бесплатное высшее образование и безусловно предоставляемую медицину. Они позволили людям из прежде обездоленных классов — не только в Сирии, но и в Египте — получить образование и вырваться из нищеты в эпоху после колониализма. Эти изменения были продуктом панарабизма.
Двоюродный брат Асада к 2011 году фактически владел 60% частной экономики
Но этот курс был свернут в 1970-е, и уже к 1980-м от него мало что осталось. Важный разворот от социализма произошел в 1970 году, когда Хафез Асад пришел к власти, сместив Джадида и посадив его в тюрьму, в которой тот пробыл до конца своих дней. Если Джадид изгнал местных капиталистов и конфисковал их имущество, то Асад-старший в первых же выступлениях заявил: теперь наша задача — привлечь сирийских капиталистов обратно и с их помощью получить в распоряжение больше долларов. Он считал, что новую Сирию нужно строить через «сотрудничество» государственного сектора с частным.
Дело в том, что специфический для стран «арабского социализма» класс — его иногда определяют как мелкую буржуазию, — возглавивший экономическую трансформацию 1950-х и 1960-х, сделал все, на что был способенВ период «арабского социализма» государство, опираясь на фактическую политическую монополию партии Баас, провело масштабные реформы: перераспределило землю крупных землевладельцев в пользу крестьян и государства, национализировало промышленность и финансовый сектор, активно поддерживало сельское хозяйство, инвестировало в производство и инфраструктуру. Также были введены меры по контролю ключевых цен и движения капитала. Значительные усилия были направлены на развитие бесплатного образования и здравоохранения. Исследователи отмечают положительные результаты этих реформ: рост доходов населения, снижение уровня социального неравенства, а также улучшение демографических и социальных показателей, таких как продолжительность жизни и уровень детской смертности. Примечание автора. Сначала они были заинтересованы в той социальной мобильности и власти, которую им давала экономическая модель, завязанная на «социалистическом» государстве. Они занимали управленческие посты в государственном аппарате, который построил и контролировал пусть не всю, но значительную часть экономики, в первую очередь промышленность и инфраструктуру. Но затем созданная ими система стала съедать себя изнутри, поскольку их фактическую власть над государственными активами, созданными благодаря планированию, государственным инвестициям и промышленной политике, можно было превратить уже в полноценную частную собственность. Так что далее они могли либо начать ее приватизировать, либо пойти радикальным, полноценно социалистическим путем. И чем больше они приватизировали активы, особенно начиная с 2000 года, тем активнее новые собственники превращались в экономических конкурентов государства, еще сильнее стремившихся его демонтировать. Именно так все дошло до того, что двоюродный брат Асада к 2011 году фактически владел 60% частной экономики. Похожую историю можно было наблюдать не только в Сирии, но и в Ираке, и в Египте. Я думаю, это проблема, выходящая за пределы этих государств и панарабской модели.
В 2000 году Сирия уже официально отказалась от социалистической плановой экономики в пользу того, что они назвали социальной рыночной экономикой — на самом деле это была просто рыночная экономика. Мы, «Касьюн», говорили, что если эта экономическая политика будет продолжаться, то нас ждет массовый общественный взрыв. В 2008 году никто не мог представить себе, что произойдет «арабская весна», но близость социального конфликта была очевидна любому марксисту.
До 2011 года существовала коалиция из землевладельцев, «старой» буржуазии, которая сколотила капитал до периода «арабского социализма», и «новых» капиталистов, которые разбогатели за счет близости к госсектору и приватизации. После начала революции, особенно с 2014 года, когда режим почувствовал себя более уверенно, между ними началась конкуренция и каждый пытался «откусить» кусок побольше. Так Асма, жена Асада, которая происходит из «старой» элиты еще колониальных времен, стала главным конкурентом его двоюродного брата.
Каково будущее самого социализма [в Сирии]? Да, это слово явно связано с прежним режимом, но, как я уже сказал, гораздо в большей степени с Хафезом Асадом, не с Башаром. Критика «социализма» в версии партии Баас, в том числе причин его недолговечности, должна помочь нам лучше сформулировать свою версию. Но никто не знает, какое будущее ожидает политические партии в Сирии и будет ли Сирия вообще местом открытым для политических идеологий.
Некоторые иностранные левые утверждают, что свержение Асада — это результат западной стратегии и по большому счету победа империализма. Что ты на это скажешь?
Меня убивает вот этот дуализм: империализм или антиимпериализм, многополярный мир или господство НАТО. Проблема в том, что в коммунистических партиях, особенно сейчас, с ростом социальных сетей, все меньше кадров и все больше активистов. Кадровый типаж подразумевал полноценное участие в партии с ее структурой и иерархией. Отсюда все эти теоретики из твиттера с их дуализмом и описанием Сирии в двух строчках: Асад — антиимпериалист, НАТО —плохо. Это очень примитивно.
К тому же когда речь заходит о большинстве иностранных левых, я всегда задаю вопрос: почему бы им не связаться с местными коммунистами? Почему вы считаете сирийское государство своим союзником? Это очевидно антикоммунистическое государство, которое сажает коммунистов в тюрьмы, причем начиная с 1970-х. Почему иностранные коммунисты готовы так легко бросить местных сирийских коммунистов?
Интернационализм — не строить отношения с государством, которое репрессирует коммунистов, а общаться с товарищами на местах
У нас [в партии] было видение, которого я придерживаюсь до сих пор, что должна сохраняться связь между четырьмя аспектами общественной жизни: экономическим, социальным, национальным и демократическим. Национальный аспект подразумевал противостояние империалистическому вторжению, особенно учитывая, что партия сформировалась во время войны в Ираке и вообще американского вторжения на Ближний Восток. Демократический аспект заключался в том, что должны быть проведены демократические реформы. Экономический — в возвращении социализма на передний план сирийской экономики. Социальный — в том, что нужно расширить гражданские свободы таким образом, чтобы исключить любое влияние межконфессиональной вражды и убрать из сирийских законов такие вещи, как, например, смягченные наказания для тех, кто совершает «убийства чести».
Соединив эти аспекты, мы пришли к выводу, что невозможно бросить вызов империализму без экономической реформы, которая объединяет антикапитализм и антиимпериализм. Если у вас нет антикапиталистической политики, вы не можете быть антиимпериалистом. В конечном итоге вы потерпите неудачу. Вы будете воспроизводить империалистические отношения в своей собственной стране.
Поэтому левым антиимпериалистам из других стран я хочу сказать: разговаривайте с сирийскими коммунистами. Асад уже в истории. Нам нужно строить будущую Сирию, в которой коммунисты должны сыграть свою роль. Мы не сможем сделать это без поддержки наших товарищей из других стран. Это и есть интернационализм: не строить отношения с государством, которое репрессирует коммунистов, а общаться с товарищами на местах. Мы организуемся прямо сейчас — точнее, реактивизируем организации, которые простаивали годами, потому что многие из нас потеряли надежду даже на возвращение в Сирию.
А с исторической точки зрения, «антиимпериалистам» нужно ответить на следующие вопросы. Как вы можете объяснить, что и Иран, и Ирак были антиимпериалистическими странами, но [в 1980 году] они вступили в восьмилетнюю войну друг с другом с огромным количеством потерь с обеих сторон? Почему в 1973 году Саддам Хуссейн использовал 10% своего потенциала в борьбе с Израилем, а все остальное — в войне с Ираном? Уже не говоря о химическом оружии, которое он применил [против курдов] в Анфале в 1987 году.
Эти вопросы остаются без ответа в упрощенном антиимпериализме, потому что в нем отсутствует классовый анализ. Однажды один итальянский коммунист сказал мне: «Смотри, на какой стороне американцы, и будь на противоположной». Это глупость.
Ведь нельзя всерьез утверждать, что сегодняшние антиамериканские силы не пытаются стать сильнее и сами лучше встроиться в империалистический порядок. Мы, коммунисты, особенно сейчас, когда мы не играем никакой роли в мировой политике, а просто сидим, теоретизируем и занимаемся мелким активизмом, можем быть более независимыми и радикальными в своих взглядах. Мы не Советский Союз, который должен был играть в геополитику. Мы можем прямо говорить, что не хотим перестраивать империализм в свою пользу. Как антиимпериалисты мы хотим полностью от него избавиться. Если мы согласимся быть марионетками того или этого, сужая марксизм и антикапитализм до противостояния американскому империализму, мы потеряем себя.
Ты критикуешь поверхностный антиимпериализм, но когда речь заходит об освобождении Палестины, ты фактически с сочувствием рассуждаешь о шансах ХАМАС и «Оси Сопротивления»Неофициальное название коалиции политических сил на Ближнем Востоке, выступающих против политики США и Израиля в регионе. Это не организация, поэтому она не имеет формального членства, однако большинство аналитиков относят к ней Иран, «Хезболлу», хуситов, а также, как правило, различные фракции палестинского сопротивления.Примечание автора. Как это сочетается друг с другом?
Я поддерживаю акт сопротивления, а не ту или иную фракцию. Вы можете говорить, мол, я хочу, чтобы произошло то-то и то-то. Но при этом не усваивать нарратив и идеологию той или иной группы и не отождествлять себя с ними.
Скажем, как я могу называть события в Сирии освобождением, если его совершили мудаки истории? Возможно, они придерживаются худшей идеологии из существующих и через 2–3 месяца начнут убивать всех направо и налево. Некоторые из них — [по-прежнему] радикальные салафитыСалафизм — движение в суннитском исламе, которое призывает ориентироваться на образ жизни и веру ранней мусульманской общины и праведных предков.. В рядах Хайят Тахрир аш-Шам (ХТШ), Сирийской Национальной Армии и всех этих группировок есть отдельные люди и, возможно, даже отряды, которые являются крайне салафитскими. Внутри ХАМАС, кстати, тоже есть люди, которые если и не являются салафитами, то склоняются к приоритету внедрения шариата. Радикальные идеи способны проникать даже в организации, изначально не построенные вокруг них. Так что даже в ФАТХКрупнейшая политическая организация палестинского национального движения, основанная в 1959 году. В отличие от ХАМАС придерживается светской идеологии. вы можете увидеть людей, которые несут в себе исламистскую или радикальную панарабистскую идеологию.
Но я знаю, что, пока в Сирии царит страх, пока есть Асад, история стоит на месте. После Асада все может стать еще хуже, но небольшая вероятность того, что мы получим лучшую версию Сирии, стоит этого риска. То же самое и с Израилем: пока ему принадлежит абсолютная власть в регионе, история не движется вперед, хотя сама по себе победа над сионистским политическим проектом не гарантирует, что все станет лучше. Именно это я и подразумеваю, когда говорю, что настоящий неповерхностный антиимпериализм не дуалистичен, а диалектичен.
Я могу поддерживать какую-либо организацию в борьбе с Израилем, но не в ее борьбе с сирийской оппозицией. Я поддерживаю фракции палестинского сопротивления в борьбе с сионистами, но не в угнетении женщин, если это происходит, и не в их видении экономической системы. Когда ХАМАС будет конфликтовать с марксистами в Газе, я поддержу марксистовРечь идет, например, о Народном Фронте Освобождения Палестины и о Демократическом Фронте Освобождения Палестины. Примечание автора. Между марксистами и ХАМАС — и всеми исламистами в некотором смысле — естественно, есть противостояние. Главное — осознавать, что природа каждой силы в регионе многогранна, и понимать сложную суть отношений между ними.
«Мы не смогли предотвратить эту катастрофу, но обязаны предотвратить новую»
Журналистка из Иерусалима о том, почему можно поддерживать палестин:ок и осуждать ХАМАС
Все это не делает меня исламистом. Когда я смотрю на экономическую теорию ислама, я говорю: это не то, к чему я стремлюсь. Я не хочу, чтобы процентная ставка просто получила другое название и продолжила влиять на жизнь людей так же, как в прошлом. В конце концов, все исламисты выступают за капитализм. Они говорят: ислам защищает ваше право на землю, которой вы владеете, и никто ее у вас не отнимет; завод, которым вы владеете, будет принадлежать вам. В лучшем случае они утверждают, что в мусульманском капитализме будет больше налогов, и это решит проблему бедности. Это, кстати, вторая составляющая того, что я называю неповерхностным антиимпериализмом: не забывать о коренной связи капитализма и империализма.
Ты и другие сирийцы сейчас празднуете падение Асада. Что заставляет вас радоваться и испытывать надежду?
СегодняИнтервью записано 10 декабря. я наконец могу что-либо обсуждать, потому что первые два дня я просто отмечал. Я праздновал, что смогу вернуться в Сирию. При Асаде это было невозможно. Сирийские беженцы в Турции работают по 14 часов в день на заводах, как рабы. В Ливане их просто убивают. В Иордании они застряли без какой-либо поддержки в лагере Заатари в пустыне. Все эти люди наконец-то могут вернуться домой. Не говоря уже о тех, кто оказался в Европе: кто-то захочет вернуться, а кто-то попытается построить свое будущее здесь. Поэтому еще одно послание иностранным левым, которые сейчас проецируют свои прекрасные теории на сирийцев, — дайте им время отпраздновать. У нас сейчас так много поводов для радости.
Второе — это освобождение заключенных. Мы потеряли надежду на это. Мы думали, что они мертвы. Один из освобожденных сидел в тюрьме с 1980-х. Сейчас пока не сажают даже сторонников Асада. Мне 37, я прожил всю свою жизнь при Асадах — нам сложно даже представить, что такое возможно.
Из тюрем Сирии освободили десятки тысяч политзаключенных
Как режим Асада годами пытал и казнил их — рассказывает сирийская правозащитница
Когда мне было 9 или 10 лет, я, мой друг и моя сестра шли мимо Губернаторского дворца, и я сказал: «Может, мы заглянем за ограду, что там внутри?». Друг ответил: «Давай убежим, они сейчас будут в нас стрелять». Это страх, с которым мы выросли, — теперь люди больше не боятся.
Двоюродный брат Асада, Сулейман Асад, контролировал все производство наркотиков на западе Тартуса. Когда я был студентом, он мог свободно заходить в университетское общежитие. У ворот стояли солдаты, которых он унижал и на входе, и на выходе. Потому что это были призывники из бедных семей. Им платили, не знаю, около 20 долларов в месяц, чтобы они там стояли. В общежитии он делал все, что хотел, и нам оставалось только запираться и молиться, пока он не уйдет, потому что он насиловал женщин.
Этот террор особенно усилился с началом войны. Для командиров Асада специально созданные ими КПП были как инвестиция, потому что они могли зарабатывать на взятках от всех, кто через них проезжает. По дороге между Тартусом и Триполи, это 60 километров, приходилось платить на десяти КПП, каждый пункт принадлежал отдельному командиру. Если вы нищий сирийский беженец в Ливане и хотите навестить свою семью в Тартусе, вам нужно год работать только для того, чтобы накопить на все эти взятки. Избавление от этого — вот еще один повод для празднования.
Как ты и другие сирийские левые относятся к Хайят Тахрир аш-Шам и другим вооруженным группировкам, участвующим в конфликте?
В настоящее время в Сирии действуют четыре военных командования. Во-первых, командование южного фронта. Затем — Свободная сирийская армия (ССА), которая полностью существует благодаря поддержке США. Последние восемь–десять лет они ничего не делали и только в последний день операции оппозиции начали продвигаться к Дамаску. Это очень страшно: там настоящие банды. Далее — Сирийская национальная армия (СНА), которая находится в северной части Алеппо и полностью контролируется Турцией. Она в основном состоит из сирийских туркменовЭтническая группа, культурно и генеалогически связанная с Турцией и проживающая в северных районах страны., которые давно лояльны турецкому государству. Это тоже бандиты. Везде, где они продвигаются, они совершают массовые грабежи.
Сирийскую оппозицию возглавляют исламисты. Есть ли надежда на демократию в стране?
Экономист Джозеф Дахер подробно объясняет ситуацию в стране
В-третьих, есть Хайят Тахрир аш-Шам (ХТШ), о которых мы уже немного поговорили выше. И сейчас они обеспечивают безопасность и общественную инфраструктуру куда успешнее других группировок. После того как они взяли под контроль Тартус, мой родной город, там больше не воруют. Вы можете спокойно гулять по городу, можете парковать свою машину, не боясь, что ее ограбят. Такого нет на территориях, подконтрольных командованию южного фронта, ССА и СНА. В сравнении с другими, члены ХТШ дисциплинированы и лояльны своему руководству.
И четвертое — Сирийские Демократические Силы (СДС). Они находятся на севере, под защитой американцев. У них очень революционная теория, но не думаю, что в данный момент они применяют ее на практике. На мой взгляд, есть два течения внутри самих СДС и вообще в организациях, так или иначе связанных с Рабочей Партией КурдистанаКурдская революционная организация, основанная в 1978 году в Турции с целью создания независимого курдского государства.. Одно — это оджалановское течение, которое я рассматриваю как наших товарищей. Их идеология, я думаю, лучшая в регионе на данный момент, она революционная, действительно антиимпериалистическая и антикапиталистическая.
После десятилетий притеснений курды хотят быть подальше от арабов
И есть другое течение, которое постепенно возникло после ареста самого Абдуллы Оджалана, но быстро набрало силу после 2012 года. Это течение более прагматичное, более оппортунистическое и полностью проамериканское. Их план — автономия на северо-востоке Сирии, отказ от участия в революционных процессах в рамках всей Сирии и вообще отмежевание от остальных сирийцев.
У стремления курдов к отмежеванию есть очень легитимные основания — это арабский расизм. После десятилетий притеснений курды хотят быть подальше от арабов. Один знакомый буквально сказал мне: слушай, у меня как у курда нет проблем с Израилем. Это ваша арабская проблема. Так что прагматическое крыло курдского движения решило, что будет сотрудничать с любыми силами, которые помогут им получить эту территорию, где они смогут говорить на своем языке. Такой силой оказались американцы. Поэтому, на мой взгляд, сейчас они вынуждены действовать в зависимости от американских интересов.
Как курды борются за свою свободу?
Объясняем, как на территории Сирии появилась самопровозглашенная курдская автономия и почему Турция хочет ее разрушить
Что касается отношений ХТШ и левых, то я думаю, что рано или поздно между ними произойдет столкновение. Вообще все изменилось в одночасье. Четыре–пять месяцев назад в Идлибе, который контролируется ХТШ, были массовые протесты против Джулани. Тем не менее, он не совершил насилия против протестующих, сравнимого с тем, что делал Асад или СНА. И протест продолжался. Но все может измениться.
Вполне возможно, что события в Сирии значительно ослабят «Ось Сопротивления» и оттого — палестинское сопротивление, потому что сирийские оппозиционные группировки очень враждебно относятся к Хезболле и Ирану. В отличие от ХАМАС, который выступал на стороне революции, имел связи в вооруженных группах в Сирии и в какой-то момент сам организовывал ополчение «Бейт аль-Макдис» в Сирии до 2013 или 2014 года, Иран и Хезболла безоговорочно поддерживали Асада. За два часа до того как Асад бежал из Сирии, Хезболла отправила 2000 бойцов сражаться в Хомс против сирийской оппозиции. При этом я уверен, что Асад в последний год предал Иран и Хезболлу. Он пытался наладить более тесные связи с Эмиратами — возможно, главным проводником сионизма в арабском мире. После смерти лидера Хезболлы Хасана Насраллы ему потребовалось три дня, чтобы выступить с заявлением, пока на него не надавили иранцы.
Недавно я разговаривал со своей мамой, которая непосредственно застала то время, когда, начиная с 1967 года, палестинскому и арабскому сопротивлению [политике Израиля] были нанесены наиболее серьезные поражения. Да, сказала она, победа оппозиции над Асадом может ударить по Оси Сопротивления. Но мы уже однажды думали, что палестинской истории пришел конец: когда в 1982 году, после израильского вторжения в Ливан, силам Организации Освобождения Палестины пришлось эвакуироваться из Бейрута. Потом в 1990-е, после крушения Советского Союза, ни у кого не осталось никаких надежд на освобождение Палестины. «Но, — сказала моя мама, — посмотри на палестинское сопротивление сейчас: оно гораздо сильнее, чем было в 70-е и 80-е годы». Я подумал: моей маме 70 лет; если она не потеряла надежду, значит, это вселяет надежду и в меня.
