«Пожалуйста, только не приезжай»

Анастасия [имя изменено по просьбе героини]. Беларуская журналистка и активистка

Я уехала из Беларуси пятнадцать лет назад по работе: развивать медиа-проект за рубежом, но с фокусом на Беларусь. Это было перед президентскими выборами 2006 года, я только закончила университет. В Грузии прошла «Революция роз», в Украине был самый первый «Майдан», были изменения«Бульдозерная революция» в Сербии. Была надежда на то, что и Беларусь последует этому тренду — и тогда мы все вернемся домой, будем развивать независимый медиарынок внутри страны. К сожалению, этого не произошло ни через два года, ни через пять лет, ни через пятнадцать.

До 2020 года я ездила в Беларусь минимум раз в год. Последний раз я была дома два с половиной года назад. У меня была возможность переехать в Америку, но я не хотела. Мне было тяжело принять, что я не смогу, как раньше, сесть на поезд и приехать к родителям, если вдруг с ними что случится. До этого я ездила достаточно часто. Я не была политической беженкой, но всегда была готова к тому, что у меня на границе могут проверить компьютер или телефон — ездила с «чистой» техникой. Приезжать домой было относительно безопасно, но уже тогда было ясно, что в кафе в центре Минска лучше не говорить о политике, потому что они все на прослушке. Сейчас в России подобная ситуация, за исключением фактора войны.

Уровень опасности возрос с 2020 года. Многие инициативы признали экстремистскими, задерживали даже тех, кто ненадолго приезжали в Беларусь на похороны родителей, кого-то снимали прямо на границе. Я перестала ездить. Даже моя семья мне сказала: «Не приезжай, даже если произойдет что-то ужасное. Пожалуйста, только не приезжай».С этого момента, с начала 2020 года, я впервые почувствовала себя в настоящей политической эмиграции. Даже если случится что-то очень плохое — похороны — или даже хорошее — чья-то свадьба, — я не смогу приехать.

Как беларуские рабочие противостоят Лукашенко

«Страна проснулась. Но мы не смогли дожать»

Кого и как беларуское государство преследует за забастовки и расследования «серых схем» обхода санкций

слива-аджарха

После того как власти Беларуси развернули самолет авиакомпании Ryanair под предлогом того, что там была бомба, прекратилось авиасообщение и почти прекратилось железнодорожное. Фактически уже почти два года в Беларусь можно попасть только автобусом или машиной. Сейчас из-за ухудшения отношений с Польшей и Литвой закрываются даже наземные переходы. И теперь мои коллеги, родственники, друзья внутри страны чувствуют себя во все большей вынужденной изоляции: способов выехать остается все меньше и меньше.

Я долго думала про свою идентичность. Я беларуска, которая старается интегрироваться в местное общество со своей повесткой? Или я уже больше европейская гражданка, которая активно участвует в жизни страны, которая меня приютила? Получилось, наверное, что-то гибридное.

Мы с мужем оба беларусы, но своим домом уже считаем тот город, где мы сейчас живем. Я это поняла, когда вернулась из поездки в США. Здесь мне все уже знакомо, с тобой здороваются все продавцы в магазинах, а в кафе говорят: «Что-то вас давно не было видно». Это чувство появилось только спустя пять лет после переезда.

Я очень скучаю по беларуской природе, по лесам, озерам. Иногда едешь по Швеции — и за окном пейзаж, который напоминает тебе родной, и кажется, что ты едешь в Несвиж. Это такой красивый город недалеко от Минска. И такая ностальгия захлестнет.

Очень не хватает беларуской музыкальной культуры, когда в каждой деревне свой говор, свои песни. Кого ни спроси, все мои знакомые беларусы плачут, когда слышат беларускую песню «Купалинка».

Одна моя знакомая рассказывала, что ей было бы легче, если бы она знала, когда сможет вернуться. Это правда психологически тяжело, когда ты не знаешь, произойдет это завтра, через два года или никогда. Сейчас я просто держу в голове, что это произойдет нескоро. Потому что если про это думать, то можно до пенсии сидеть и ждать этого возвращения, а вернувшись, понять, что ты уже другой человек и ждал совсем другого.

У меня есть друзья из Бирмы, которые прожили 25 лет в Норвегии. Они были репрессированы во время студенческих протестов, их могли расстрелять. Когда в Бирме началась оттепель, многие вернулись на родину увидеть родных, но никто не остался. В крайнем случае, они переехали поближе к родине в Таиланд, потому что Бирма за это время не продвинулась ни в образовании, ни в медицине — а у них уже дети, которые ходили в норвежскую школу и выросли в другой культуре. Они и сами стали более европеизированными. Они изменились, а Бирма только выходила из диктатуры.

Важно понимать, что есть возможность съездить домой. Важно иметь возможность выбирать место для жизни. Важно иметь свободу выбора. У нас этого пока нет.

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Помогает ощущение, что кому-то надо дожить до тех пор, когда мы увидим, как все это рухнет. Когда я была студенткой, в 2002 году, и работала в аналитической группе одного из кандидатов в президенты, почти все в моей команде были старше меня. И семь из десяти человек уже умерли. Со всеми ними мы, конечно же, с надеждой планировали, что мы еще выпьем шампанского, когда этот режим наконец развалится.

Пусть уходит одно поколение, но мое поколение еще здесь, и надо передавать эту энергию и свою веру в свободную Беларусь молодым людям. Я сейчас работаю и помогаю людям в более чем двадцати странах с очень разным опытом: как очень сильной автократии, так и демократии. Важно не зацикливаться на своем кейсе как супер уникальном, не думать, что нас никто не понимает. Есть куча стран и народов с не менее важными проблемами, страданиями и мечтами. Чем шире горизонт, тем больше ты можешь потом привнести назад и отдать той культуре, которая тебя воспитала.

Филипп Гальцов. Политический беженец по Болотному делу. Живет в Швеции десять лет

Я уехал из России 20 января 2013 года. С тех пор я там не был и не видел своих родственников, очень коротко виделся с мамой.

Я все еще хочу вернуться и надеюсь, что это случится.

Уезжал я из-за риска быть арестованным и обвиненным в участии в организации массовых беспорядков на Болотной площади 6 мая 2012 года. Три раза ко мне приходили домой, но меня там не было. В октябре 2012 года у меня в квартире провели обыск, потом отвезли в СК, где допрашивали, били и требовали показаний на моих знакомых. Прежде я уже выезжал из страны, но вернулся, надеясь, что на этом все закончилось.

За несколько дней до отъезда одна знакомая журналистка показала мне страницу с текстом из дела другого фигуранта Болотного дела Леонида Развозжаева, где я был указан как человек, который возглавлял колонну анархистов: якобы именно эта колонна начала беспорядки на Болотной. Я никакой колонны не возглавлял и решил, что надо уезжать. Буквально через сутки после того, как я уехал, мне стало известно, что сотрудники МВД приходил по моему адресу в Балашихе и искали меня.

Я не думал, что уезжаю навсегда или так надолго. Мне было 19 лет, я никогда не был за границей и вообще не хотел никуда уезжать, хотел всю жизнь жить в России, где были мои друзья и вся моя активность.

Большой текст об истории вынужденных переселений

Право на дом

Что европейская история перемещений населения позволяет понять про вынужденную миграцию сегодня?

yodtaw

Сначала я уехал в Беларусь, из Беларуси в Украину и некоторое время провел там. В Киеве в то время у власти был Янукович. Спецслужбы Украины и России тесно сотрудничали. Знакомый журналист сообщил о том, что ему стало известно, что российские спецслужбы могут выкрасть меня из Киева. В какой-то момент я начал жить в офисе УВКБ ООНУправление верховного комиссара Организации объединенных наций по делам беженцев, который находился в Киево-Печерской Лавре. Через несколько месяцев меня переселили в Швецию по мандату беженца ООН.

Я до сих пор хочу вернуться в Россию. И так было все эти годы. Даже учитывая все происходящее, я считаю, что все мои действия должны приближать мое возвращение в Россию.

Сейчас я работаю в шведской НКО, которая занимается поддержкой и распространением информации о правозащитном движении в Украине, Беларуси и России. Я выучил шведский, хорошо включен в местный контекст, но это не мешает мне хотеть вернуться в Россию и работать ради этого. Я не могу простить им преследований, обысков и посадок моих друзей и, конечно, того, что пережили мои родители. Мои близкие друзья до сих пор в России, и я считаю важным их поддерживать. Сейчас такие мысли, наверное, не очень популярны, но в каком-то смысле у меня украли родину. Забыть Россию для меня — это забыть себя самого. «Гражданская оборона» и русский панк-рок — это часть меня, моего детства, моего бэкграунда. Это моя культура, которая так или иначе связана с Россией, и никуда от этого не убежишь.

За десять лет в Швеции я увидел, что и здесь есть вещи, которые вызывают у меня протест: например, социальное неравенство, бедные и богатые районы и так далее. До 24-го февраля я говорил, что если в России произойдет революция, то я бы хотел, чтобы именно Россия стала форпостом прямой демократии и социальной справедливости. Но сейчас мне сложно об этом говорить.

После 24 февраля я понятия не имею, что будет с Россией. Россия для меня — это не территории или государство, а прежде всего люди. И меня волнует только то, что будет именно с людьми.

Я не сторонник прекрасной России будущего. Но если будет возможность приехать, я, конечно, вернусь. Я не исключаю того, что приеду и сразу побегу обратно к своим шведам, потому что все изменилось и я изменился сам. Но приехать — обязательно приеду.

Берегите «кукуху» и не стройте иллюзий. Нужно максимально бережно относиться друг к другу, поддерживать и создавать среду, которая не будет токсичной и воспроизводить твиттер. Поддерживайте связи с теми, кто остался, не замыкайтесь в себе и ищите баланс между интеграцией и поддержкой связей с родной страной. И все мы обязательно вернемся.

Рустам. Правозащитник из страны Центральной Азии.

Я уехал из родной страны восемь лет назад. От друзей, которые работали в государственных органах, я узнал, что существует документ, в котором просят оценить возможную реакцию международного сообщества на мой арест. Мне сказали, что у меня есть несколько дней на то, чтобы уехать. В то время в моей стране под удар попало очень много людей, работавших в гражданском секторе и близких к оппозиции. Люди получали пожизненные сроки просто за то, что состояли в какой-то политической партии. Могли избить на улице.

Я работал в НКО, которое было финансово связано с международной организацией со штаб-квартирой в Америке. Мы реализовывали проекты, направленные на поддержку СМИ и доступа к правосудию для людей в сельской местности. Например, выплата алиментов для женщин или защита от домашнего насилия. По нынешним меркам это очень «вегетарианские» проекты, но правительству было непонятно, почему мы этим занимаемся, почему я управляю большими бюджетами — так я попал под угрозу. Тогда я был достаточно молод, но при этом общался с послами, когда приезжала Хиллари Клинтон, я с ней встречался.

У меня было достаточно много друзей за рубежом, и они предложили мне помочь с отъездом и поступлением на учебу в европейскую магистратуру. За один день я собрался и уехал.

Мне не казалось, что я уже никогда не вернусь или вернусь только через много лет. Я скорее ощущал, что это в чем-то понятная и логичная ситуация — я все равно буду заниматься страной, учиться, видеть своих друзей. В то время из нашей страны был очень большой отток образованных молодых людей, это меня не удивило. И практически все мои друзья, с кем я дружил с детства и с университета, оказались в Европе. Сейчас мне легче собрать друзей детства в гипотетическом Берлине или Вене. Все живут максимум в двух часах полета или в нескольких часах на автобусе. Моя ближайшая семья — дети и супруга — переехали со мной. В этом плане мне повезло.

Мои друзья часто ездили домой, а у меня был самый тяжелый кейс: я вообще не могу приезжать. Но друзья рассказывают мне истории об их семьях, мы поддерживаем связь с теми, кто остался. Есть интернет, я постоянно в контексте, я вижу, что происходит в стране. Иногда бывает какое-то сиюминутное желание «а что если съездить», но это мгновение.

Я не очень скучаю по родине, но иногда возникает ностальгия. Например, по языку: я достаточно давно не говорил на родном языке, всегда в работе использую русский или английский. Замечаю, что начал забывать язык. Для меня это всегда большое событие, когда удается на нем поговорить — после этого так хорошо на душе. При этом я никогда по-настоящему не скучаю и не думаю о том, что мне нужно вот прямо сейчас вернуться. Скорее, я продолжу делать, что делаю, и работать ради того, чтобы в моей родной стране все стало хорошо. А для этого надо говорить о том, что сейчас плохо и что нужно улучшить. На родине это невозможно. Я не мог бы оставаться в стране, молчать и изменять своим принципам.

Я не понимаю россиян, которые сейчас выехали из страны, потому что против войны, но не высказываются. Как будто просто уехали, чтобы пересидеть. Пошли на принцип, но наполовину. Я лучше буду везде говорить, что я против этой власти, и что-то этим менять.

Я бы вернулся, если бы выпустили всех политзаключенных. Но я уже не один: у меня дети, которые говорят на другом языке. Они знают родной язык, но они выросли в другой стране — мне сложно представить, что мы все вернемся туда. Их менталитет уже другой. Я бы вернулся, когда дети вырастут и не будут нуждаться в родителях.

После отъезда надо искать альтернативные сферы интересов. Выходить из зоны комфорта — своего пузыря, замкнутого пространства, внутри которого часто живут россияне и беларусы, с которыми я общался. Учить местные языки, общаться и с местными, и с людьми из разных стран. И помогать: помогать своей стране и другим странам, реализовывать себя в этом. И, конечно, не идеализировать прошлое — человек склонен это делать и забывать все плохое, что было в родной стране.