Литература и квиры

Квир-литература. О чём она?

В последнее время слово «квир» употребляется как некий зонтичный терминПод зонтичным термином принято понимать обобщение, которое включает в себя несколько похожих структур. (не строго научный, конечно), объединяющий любые альтернативы гетеропатриархальной нормеВ литературном смысле — это произведение, где мужские цисгендерные ценности ставятся выше остальных.. В этом широком смысле феминистское письмо, например, — это тоже квир, даже если оно, скажем, гетеросексуальное и цисгендерное, потому что оно направлено на проблематизацию и подрыв традиционных гендерных моделей поведения, навязывающих не только женщине, но и мужчине чрезвычайно узкий коридор возможностей для личностной самореализации. Чаще, однако, в нестрогом смысле говорят о квир-литературе и квир-культуре как о синониме ЛГБТ-литературы и ЛГБТ-культуры, и это неверноПодробнее об этом можно прочесть в статье Дмитрия под названием «Что это за зверь такой?» .

Дело в том, что буквы Л, Г, Б, Т и т. д. возникли в XX веке в рамках представления о том, что людей можно разделить на конечное (и небольшое) число типов в связи с их эротическими предпочтениями и гендерными идентичностями. Это не такая очевидная идея на самом деле, потому что предпочтения у людей были самые разные примерно всегда, но это совсем не обязательно понималось как повод для классификацирования.

Но когда эта идея возникла и укоренилась в виде понятия «сексуальной ориентации» — а на то были самые разные причины в конце XIX — первой половине XX веков, — то за сформировавшимися идентичностями последовала и их репрезентация в искусстве: если писатель_ница (художни_ца, режиссёр_ка и т. д.) интерпретирует свою индивидуальность в том числе и через принадлежность к определенной группе людей, то это вполне может отражаться в его или её творчестве. Не потому что гей непременно пишет про геев или для геев, а потому что осознание тех или иных особенностей, способствующих чувству единения с одними группами и отличности от других, позволяет увидеть и почувствовать то, чего другие люди не замечают и не ощущают. На этом основании в XX веке выросли гей-литература и лесбийская литература.

Но в конце XX века на смену гей-парадигме стала приходить квир-парадигма, смысл которой как раз в том, чтобы разрушить возникшие ранее классификации, потому что и человеческое желание, и реальность человеческих взаимоотношений совершенно не обязаны в них укладываться. То есть, грубо говоря, гей-литература рассказывает о том, чем мужчина, который любит другого мужчину, отличается от мужчины, который любит женщину. А квир-литература заявляет, что любить можно кого угодно и половая и гендерная принадлежность всех участни_ц отношений совсем не так важна, как мы привыкли думать.

И тот, и другой подход имеют смысл, но первый гораздо старше и, в общем, понятней второго, поэтому гей-литературы и лесбийской литературы в мире вообще, и даже в России в частности, уже написано какое-то вполне осязаемое количество (бисексуальность и трансгендерность, впрочем, представлены значительно меньше), тогда как квир-письмо находится только в стадии формирования.

Какие пути развития были у ЛГБТ-литературы в СССР? Например, Рюрик Ивнев и Николай Клюев не скрывали свою ориентацию, а муж Михаила Кузмина был расстрелян.

Какие репрессии применялись к представителям квир-литературы и как люди выражали себя, когда всё это было под жестким запретом?

Понимаете, советская власть просуществовала более 70 лет и прошла в своем развитии много этапов. Так что ориентацию не скрывали в одно время, расстреливали [за неё] в другое, а цензура была в третье… Михаил Кузмин, основоположник русской гей-литературы, более или менее открыто говорил в своих произведениях о любви и сексе между мужчинами на протяжении четверти века — от первых публичных выступлений в самом начале столетия до последнего прижизненного сборника стихов «Форель разбивает лёд», вышедшего в 1929 году.

С той разницей, что публикации Кузмина середины 1900-х гг. вызвали скандальный резонансО первом романе Кузмина «Крылья» по-разному отзывались многие поэты той эпохи. В их числе Блок, Гиппиус, Горький и Брюсов. во всем российском культурном сообществе, которое, впрочем, было не слишком велико относительно масштабов страны, а на «Форель…», одну из, может быть, десятка главных русских поэтических книг столетия, в СССР не появилось ни одного печатного отзыва.

То есть на этом этапе, в 1920-е годы, с геями боролись путем замалчивания и маргинализации — после того, как в первые послереволюционные годы были подавлены те фракции социалистического движения, для которых идея свободы распространялась в том числе и на сферу личной жизни.

Ну, а поскольку Советский Союз вообще был не про свободу, а про кабалу, то в 1934 году появилась и уголовная статья за секс между мужчинами. Но расстреливали — и Клюева, и спутника жизни Кузмина писателя Юрия Юркуна — совсем не за ориентацию. А, как обычно при Сталине, ни за что. Так что гей-литературы или лесбийской литературы с начала 1930-х в СССР не было не потому, что именно она как-то специально преследовалась, а потому что преследовалось вообще все, что не ходило строем и не славило вождя.

Но, надо сказать, и хрущёвская либерализация рубежа 1950–1960-х эту сферу совершенно не затронулаГлавлит (аппарат цензуры) был переведен под контроль Совета министров СССР и, следовательно, получил еще больше влияния и контроля за выпуском новых книг., что не очень удивит нас, если мы посмотрим на то, что происходило в это время в соответствующем вопросе в Западной Европе, где в 1920-е годы была определенная вольница в приватной и эротической сфере, особенно в догитлеровской Германии, а после 1945 года гомосексуалов, которых фюрер отправил в концлагеря, даже не реабилитировали.

И когда к 1970-м годам Советский Союз вошёл в эпоху брежневского застоя, то вопрос с геями и культурой решался просто: когда культурный деятель чем-то кому-то мешал, это становилось отличным поводом его убрать, вплоть до тюремного заключения: отсюда уголовные дела режиссёров Параджанова и Корогодского, историка Клейна, несколько более раннее — дело пианиста Штаркмана и так далее.

В то же время, когда императору Александру поступил донос насчёт гомосексуальности Чайковского, император наложил резолюцию в духе «задниц в России много, а Чайковский один» — (так что пускай себе, не трогайте). И среди деятелей позднесоветской культуры таких Чайковских было некоторое количество, больше в музыке и в театре, но и в литературе тоже. При условии, что они на публичном уровне помалкивали — и они помалкивали до конца советской эпохи, а также и после её окончания, — каминг-аута, даже когда стало вполне себе можно, не совершил никто. И это подсказывает нам, что главные запреты у людей в головах, особенно если люди запуганные.

Как глобально работал аппарат цензуры в СССР? Какие пути проходил текст перед тем, как быть изданным? Изменилось ли это в современной России и если да, то как и почему?

Аппарат цензуры работал в СССР превентивно: всё, что публиковалось, должно было сперва получить цензурное одобрение. Как в Российской империи, опять же. С той разницей, что в империи само издательское дело оставалось частным, а в СССР с начала 1930-х была государственная монополия на книгопечатание и издание периодики (ну и на любую другую культурную деятельность). Иногда цензоры чего-нибудь прозёвывалиИзвестна история про филолога Владимира Лифшица, который перевел стихи английского поэта Джемса Клиффорда, где тот критиковал войну и советскую власть. На самом деле Джемс Клиффорд был мистификацией, которую выдумал Лифшиц. Он придумал ему биографию и «переводил» его стихи, чтобы обойти цензурные ограничения., но это по большей части была всякая мелочь: напечатали стишок — а у него первые буквы всех строчек складываются в какую-нибудь не усмотренную цензором фразу.

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Ситуация в современной России не имеет с советско-имперским прошлым ничего общего, но имеет кое-что общее с ситуацией 1920-х годов: частные издательства, особенно малые и средние, могут (даже после 24 февраля) издать практически что угодно. Хотя я знаю случаи, когда отказывала типография: «Мы такое печатать не будем, ибо категорически не согласны, да и страшно». Вопрос в том, кто это увидит и прочтёт: «Форель разбивает лёд» вышла тиражом 2000 экземпляров — далеко не все важные книги постсоветских десятилетий дотянули до этой планки.

Тема эта довольно широкая. Скажу только, что если в развитых западных странах важнейшим инструментом популяризации новой и дискомфортной литературы является её пакт с университетом (и через преподавание, и через писательские мастерские и резиденции, и через альтернативные студенческие литературные проекты), то в постсоветском обществе университет как институция остался, за редчайшими исключениями, оплотом эстетической и идеологической рутины и, наоборот, препятствием к столкновению студентов, даже филологов, с современной литературой. Это, если хотите, тоже такая цензура, даже более эффективная: у запрещённой книги есть какая-то романтическая привлекательность, а у книги, изданной тиражом 500 экземпляров…[нет].

Возвращаясь в СССР, были ли у ЛГБТ-авторов какие-то легальные способы обойти цензуру и издать свой текст?

Люди, жившие в то время, по-другому представляли себе эту задачу. Отношения авторов, хотевших писать то, что они считают нужным, с советской властью, хотевшей, чтобы авторы писали то, что нужно ей, были определены двумя громкими судебными процессами: это дело Андрея Синявского и Юлия Даниэля в 1965–1966 годах, а также суд над Иосифом Бродским в 1972 году.

По итогам первого дела двух писателей посадили в тюрьму за то, что их книги, довольно безжалостно описывавшие советскую действительность, были напечатаны за границей. По итогам второго Бродского отправили в ссылку за то, что стихи у него были какие-то непонятные рабочему классу.

В результате у абсолютного большинства уважающих себя литераторов возникло стойкое представление о том, что не только никакое сотрудничество с властью, но и никакое активное противодействие ей на литературном фронте невозможны и нецелесообразны.

В целом отечественная литература ушла в подполье, её лучшие представители работали на должностях, не связанных с поэзией (или, наоборот, были вполне признанными официальными авторами — сочиняя сценарии для мультфильмов или переводя с языков живущих на территории СССР народов; недавно ушедший из жизни Михаил Ерёмин, поэт невероятной изысканной сложности, в молодости зарабатывал деньги пьесами про Ленина для детей, а стихи его, разумеется, не печатались вплоть до 1990-х).

А публиковались все они в самиздатских журналах, напечатанных на машинке, тиражом от 5 до 40 экземпляров. Эти люди полагали, что они работают на будущее (неизвестно, насколько отдалённое), потому что когда-нибудь наваждение официальной советской культуры развеется, и вся она, за очень немногочисленными исключениями, ухнет в помойную яму истории.

И вот в этой системе позднесоветского литературного самиздата и возник второй после Михаила Кузмина основоположник русской гей-литературы Евгений Харитонов, который умер в 1981 году в возрасте 40 лет, не опубликовав при жизни ни единой строчки. Однако в этом узком цеховом сообществе он пользовался высокой репутациейВ начале 80-х годов американское издательство «Ардис» собирало тексты непубликуемых в Советском Союзе писателей для альманаха «Каталог», куда планировалось включить и несколько произведений Харитонова. — скорее вопреки явно выраженной гей-тематике и, что гораздо важнее, гей-оптике, чем благодаря им.

Материальным свидетельством этой репутации стало посмертное присуждение Харитонову в том же 1981 году премии Андрея Белого — единственной в своём роде неофициальной русской литературной награды. Харитонов написал немного, на один средних размеров том (этот том был собран и издан в 1993 году, переиздан в отредактированном виде в 2005-м), и всё существенное в постсоветской гей-литературе так или иначе вырастает из этого тома. Я могу рассказывать о Харитонове довольно долго, но вместо этого отошлю лучше к только что вышедшей монографии Алексея Конакова «Евгений Харитонов. Поэтика подполья», подробно описывающей его судьбу.

Интервью с афганским ЛГБТИК-беженцем

«Убей меня, если хочешь, — мне все равно»

Интервью с Ш. — геем, спасшимся из Афганистана

Дмитрий Елагин

Литературное отражение геевской или лесбийской идентичности советскому читателю было совершенно недоступно (кроме сильно урезанного корпуса текстов Кузмина). Но, правда, в какой-то мере оно стало доступным, начиная с 1970-х годов в переводной литературе. «Выигрыши» Хулио Кортасара вышли на русском языке в 1976-м, «Воспоминания Адриана» Маргерит Юрсенар — в 1984-м (это, разумеется, не всё, но две важнейшие вехи).

Кортасар был, видимо, более или менее гетеросексуален, Юрсенар любила преимущественно женщин, но писала всю жизнь о геях, однако оба они были великие писатели и, безусловно, хорошо знали материал. Так что о том, как устроена гей-идентичность изнутри, читатель этих книг мог составить довольно развёрнутое представление.

Важно, что иностранным авторам было в позднем СССР позволено больше, чем отечественным (это касается не только ЛГБТ-сюжетов). И это, конечно, было небольшой частью желания советской власти обманывать саму себя: «у нас такого нет».

Вы переводите с латышского, украинского, беларусского и так далее — встречалась ли вам квир-литература советского времени на других языках?

Надо сказать, что даже и постсоветского времени не очень встречалась. Характерно, в частности, что первый заметный трансгендерный поэт постсоветского пространства Фридрих ЧернышёвПоэт, переводчик. Родился в 1989 году в Донецке. Учился в Донецком медуниверситете. Активист ЛГБТ-движения, открытый транс*мужчина, квир-феминист. Участник квир-анархофем инициативы «Лавандовая угроза». Работал в программах профилактики ВИЧ-инфекции. Лонг-лист премии Аркадия Драгомощенко (2017). Живёт в Киеве. — из Украины, но пишет по-русски. И в Казахстане есть интересная феминистская и квирная поэзия, но, насколько я знаю, преимущественно на русском. В Латвии, разумеется, наоборот, но балтийские страны в культурном смысле не являются частью постсоветского пространства, это другая история.

А про ЛГБТ-письмо советского времени на других языках мне ничего не известно, и, безусловно, это может быть пробелом моего образования, но надо иметь в виду, что, во-первых, репрессии против независимой культуры на национальных окраинах советской империи были гораздо более жестокими, чем в центре, а во-вторых, во многих постсоветских странах сегодняшний уровень прав и свобод не выше советского времени, а ниже, так что если там что-то и было (и есть), то время для того, чтобы оно открылось взгляду, ещё не пришло.

Что, по вашему мнению, глобально изменится теперь в современном российском книгоиздательстве?

Насколько сегодняшняя цензура сможет пресекать появление квир-литературы? Какие обходные пути можно искать для выражения квир-идентичности?

Этого никто не знает, и нет никакого смысла играть в угадайку. Общая эволюция российской власти и российского общества в сторону агрессивного консерватизма наметилась давным-давно.

Непосредственно в данный момент какая-то часть независимого российского книгоиздательства просто остановлена, а другая часть пытается действовать так, как будто правила игры не изменились. Как именно изменились правила, мы узнаем при появлении какой-то правоприменительной практики, но я не думаю, что найдётся много желающих издать что-нибудь запретное, для того чтобы проверить бдительность системы на себе.

При этом прямо сейчас речь не идёт о цензуре, потому что цензура в строгом смысле слова — превентивна: чтобы что-то издать, нужно получить разрешение. Под такую систему сегодняшний книгоиздательский бизнес ещё перестраивать и перестраивать. Но книжные магазины перестанут брать книги, попадающие в чёрный список (а кто-то же будет этот список составлять!), а то и просто продукцию издательств, не проявивших достаточно лояльности. Привести таким образом к подчинению издательский бизнес — несложная задача, если её поставить. Но из истории российского самиздата 1960–1980-х известно, что и сочинение текстов, и их распространение может не иметь никакого отношения к бизнесу.

Что до самих текстов, то чисто гипотетически возможны какие-то формы высказывания, настолько зашифрованные, что в суд их не предъявишь. Но разворот в эту сторону мне кажется маловероятным. Во-первых, потому что вся прежняя эволюция ЛГБТ- и квир-культуры шла в прямо противоположном направлении; а во-вторых, потому что запреты в этой области возникают не сами по себе, а в гораздо более широком контексте запрета на инакомыслие.

Можем ли мы себе представить антивоенное высказывание, глубоко законспирированное ради того, чтобы репрессивные органы не распознали его содержания?

Так что гей-клубы, наверное, будут как-то выживать в одиночку, а способы выживания гей-литературы будут те же, что и у остальной литературы.

Поэтому пока я вижу возможные изменения не в том, что и как люди будут писать, а именно в формах организации движения текстов. С одной стороны, возможно, ситуация подтолкнёт нас, наконец, к уходу от бумажной книги, которая сегодня, конечно, в огромной степени пережиток. С другой стороны, возможно, какая-то часть русского книгоиздания уйдёт из России. С третьей стороны, высокий уровень рисков для авторов и издателей может дать новый импульс таким практикам письма, для которых статус автора и издателя не вполне релевантен: о том, что интернет для такого письма — идеальная среда, говорили 20 лет назад, но тогда ничего не произошло.

Но всё это очень и очень гипотетично. Представьте себе разговор о будущем немецкой (а впрочем, и русской) литературы в 1942 году: сколько ни говори, за порог 1945-го не заглянешь. Увы, надо набраться терпения.

В рамках этого материала мы также поговорили с исследовательницей Татьяной Клепиковой, которая сейчас работает над проектом «Включите свет! Квир-литература и культура при социализме» в Регенсбургском университете.

Понятно, что в истории СССР можно выделить много разных периодов. Тем не менее, что такое квир-культура, и в частности литература, в ту эпоху?

На самом деле определить, что такое квир-литература в СССР, — это проблема. Если смотреть до 1934 года, когда был принят закон о запрете мужеложства, то, конечно, там еще есть на кого посмотреть и кого почитать. Из самых известных — это Михаил Кузмин или София Парнок, которая была партнёркой Марины Цветаевой.

Если говорить о следующем периоде, то все становится намного проблемнее, поскольку до 70–80-х годов и, соответственно, до творчества Евгения Харитонова и Геннадия Трифонова, которые все равно не были опубликованы при жизниИх тексты были опубликованы только после декриминализации мужеложства в 1993 году., у нас ничего нет. Соответственно, сказать, что такое квир-культура-и-литература в СССР, довольно сложно, и я пока сама не знаю ответа.

Насколько я понимаю, квир- и ЛГБТ-литература это разные сущности. Чем они отличаются и какие признаки можно выделить у каждого из этих направлений?

Мне кажется, это больше зависит от автора. Я считаю (также считает, например,  Константин Кропоткин), что квир-текст — это такое общее понятие, которое включает в себя вообще все тексты, написанные людьми, идентифицирующими себя как ЛГБТ. В том числе сюда же относятся и тексты, которые содержат любые нарративы и поэтики, выходящие за рамки нормативного представления о гендере и сексуальности.

Например, я изучаю современный театр в России и в рамках изучения рассматривала спектакль «Барокко», поставленный по одноименной пьесе Серебренникова. Там нет ничего гомосексуального, лишь мужчины ходят в роскошных украшениях. Но эта маленькая деталь уже влияет на восприятие образа мужчины. И для меня этот спектакль является квирным высказыванием.

Если говорить о ранней квир-литературе, как развивалась лесбийская литература в СССР, та же Цветаева, Парнок, Гинзбург? Существовало ли такое явление и как авторки себя выражали?

Во-первых, если говорить о Парнок и Цветаевой, то они точно так же, как и Михаил Кузмин, относятся к поэзии Серебряного века. Это все, что стало плодом революции 1905 года и отмены цензуры в печати. Как только кончилась цензура и стало возможно печатать все что угодно, в России был опубликован первый гей-роман «Крылья» Михаила Кузмина и первый лесбийский роман «Тридцать три урода» Лидии Зиновьевой-Аннибал.

Про Цветаеву некорректно говорить только в рамках лесбийской литературы, ведь у нее были и партнеры-мужчины. Тем не менее, у неё есть сборник стихов «Подруга», который полностью посвящен Парнок и является важнейшим примером лесбийской поэзии.

В стихотворениях есть воспоминания о нежности рук, о душевном единении и прочем. Я думаю, если бы мы проходили этот сборник в школе, то, конечно, все интерпретировалось бы как женская дружба. Насколько мне известно, их биографию Парнок в школе не изучают, по крайней мере, так было, когда я там училась. И уж конечно, в школе мне никто и никогда о том, что у Цветаевой были отношения с девушками.

Как вообще писатели издавали такие тексты во времена СССР? Какое влияние имела цензура?

Никакой абсолютной цензуры в царской России для таких текстов не было. После 1905 года7 декабря 1905 года выходил Царский манифест, который, фактически, отменил любую цензуру в печати. можно было печатать что угодно. И это продолжалось, в принципе, до конца 20-х годов. Потом появилось представление о том, что с рабочими необходимо говорить простым языком, как Маяковский. И тексты тех, кто не писал простым языком, попросту перестают печатать.

Если в 1906 году первый гей- и лесбийский роман можно считать «мейнстримом», потому что такой была атмосфера Серебряного века: свободная любовь и спокойное сожительство втроем, вчетвером и так далее, то с началом советского времени всё это уходит.

Если говорить о времени с 1934 года, когда принимается закон о мужеложстве, можно вспомнить, например, того же Николая Клюева — поэта, который исключительно писал про избы и Россию. Он пишет в основном про деревню и почти не публикует гомосексуальную поэзию. Свои стихи он отправлял в редакцию «Нового мира»Русскоязычный литературный журнал издаваемый с 1925 года., но, ожидаемо, получал отказы и советы как «гетеросексуализировать» свою поэзию.

После 1934 года к нему появились вопросы. Известно, что донос на Клюева написал Иван Гронский, который старался обелить себя от сотрудничества с ненадежным, в том числе из-за своей ориентации, поэтом.

В 1934 Клюев был арестован и отправлен в ГУЛАГ за гомосексуальность, где и был расстрелян в 1937 году

Здесь другая история. В советское время уже не видно персон, об ориентации которых можно однозначно говорить, что он или она выражает что-то через подтекст. Например, Евгению Гинзбург упоминают как лесбиянку из-за сцены в «Крутом маршруте»Автобиография Лидии Гинзбург. Впервые опубликована в СССР в 1988 году., где она описывает отношения между женщинами в бараках. Но это другая история, поскольку эти дневники были опубликованы уже в постсоветское время.

Также можно вспомнить про Евгения Харитонова, который писал в 70-е, умер в 1981 году от сердечного приступа, а его тексты были опубликованы уже посмертно. Его книга просто лежала «в столе» до того момента, пока в 1993 году 18-летний Слава МогутинКвир-художник, писатель и лауреат премии Андрея Белого. В 1993 эмигрировал в США. не решает ее издать. Благодаря этому обстоятельству мы знаем про позднесоветского квир-писателя Харитонова.

О том, как ЛГБТИК-персоны в России живут сейчас

«Мы остаёмся здесь»

Монологи ЛГБТИК-людей про жизнь в нынешней России

Ахилл, амрак хачикян

При жизни Харитонов тоже не издавался, потому что его не хотели печатать. И это известно из воспоминаний друзей, которые убеждали Харитонова убавить явное желание демонстрировать гомосексуальность в своих произведениях. Например, в тексте «Как я стал таким» герой приезжает в Москву и идет в туалет рядом с Большим театром, где занимается сексом с мужчинами.

При этом за Харитоновым следило КГБ, потому что у него были гомосексуальные друзья, о которых знали в ведомстве. И даже когда один из них умерВ 1979 году умирает друг и любовник Харитонова Александр. Из этой истории позже родится рассказ «Слезы об убитом и задушенном»., Харитонова попытались обвинить в убийстве этого друга и таким образом «пришить» ему дело за гомосексуальность. От него хотели, чтобы он доносил на других.

Недавно я разговаривала с польской коллегой, и она поделилась со мной интересным случаем. В социалистическое время в Польше тоже были гомосексуальные писатели, которые при коммунистическом режиме пытались что-то печатать.

И в архивах есть документы, свидетельствующие о том, что писатели отдавали эти документы в польские издательства, потому что у них не было закона о мужеложстве. В этих документах цензоры писали, что не знают, как рецензировать такие тексты, поскольку у них нет подходящих слов. Они не знали, за что это цензурировать. Они писали, что им нужна методика для того, чтобы отклонять такие тексты.

А у нас такого нет. Хотя, возможно, мы просто не знаем, что оно существует. Может, где-то в глубинах стеллажей РГАЛИРоссийский государственный архив литературы и искусства. есть коробка, в которой тоже есть такой циркуляр, где цензоры недоумевают и не понимают, как запретить тот или иной текст.

Объективно говоря, исследования квир-России начались только в первой половине 90-х, когда в Россию стали приезжать заграничные исследователи. Но за эти 30 лет было сделано очень мало. Даже после 1993 года и отмены закона о мужеложстве, многим исследователям квир-культуры в СССР приходилось выдумывать другие [придуманные] причины для похода в архив. Например Дэн ХилиОдин из главных исследователей квир-культуры в России и автор книги «Другая история. Социально-гендерное диссидентство в революционной России»., чьи статьи я переводила, приходил в архивы искать «клинические истории и случаи девиантной медицины». Таким образом он нашел много случаев трансгендерных переходов во времена СССР и получения разрешений на брак между транс-персонами.

Понятно, а что можно сказать про состояние квир-литературы в современной России? Насколько на нее оказывали давление?

Мне кажется, что все это можно описать только как движение вверх. Я сама начала заниматься историей квир-литературы с 2017 года в рамках моего проекта. Все, что я знаю, я нашла за это время. Мое понимание таково, что, как только началась перестройка, начали выходить квир-журналы. «Тема» — один из самых известных. В 90-е подобных вещей было много. Они поддерживались американскими ЛГБТ-организациями, и американцы приезжали в Россию. Знаменитый альманах «Гей, славяне!», где печатали Трифонова и многих поэтов Серебряного века.

Часто такие инициативы быстро закрывались из-за недостатка финансирования, но были и успешные примеры: например «Митин журнал», который прекратил свое существование только с началом войны в Украине. Мой коллега Филипп Гляйснер, который занимается квир-прессой в России, говорил, что главный издатель Дмитрий Волчек перестал его издавать и выложил все прошлые выпуски в открытый доступ. Глянцевый журнал «Квир», который не настолько сильно связан с литературой, продолжал выходить продолжительное время. Из лесбийской литературы можно выделить альманах «Остров», который выходил достаточно долго.

Как только пришел интернет и ЖЖЖЖ (Живой журнал) — созданная в 1999 году блог-платформа для ведения онлайн-дневников., открылась возможность самопубликации и появилось множество важных текстов. В моей области современной драматургии и театра после 1989 года, когда Николай Коляда написал пьесу «Рогатка», долго ничего не происходило, но с 2013 года и первого закона о «пропаганде» драматурги активизировались. Я делала сборник «Современные квир-пьесы русских драматургов», и пьесы для него действительно сложно было отбирать, так как их было очень много.

После того, как закон был принят в первом чтении, я увидела важную проблему самоцензуры: многие авторы начали выкладывать свои тексты в открытый доступ с мотивацией удалить их, когда закон будет окончательно принят. На мой взгляд, иностранным авторкам и авторам ничего не грозит, государство будет преследовать в первую очередь издательства и переводчиков.