«Жестокость пыток невозможно измерить»

ИсследованиеСамо исследование пока не опубликовано и выйдет в виде книги. «Команды против пыток» проводилось на основе 320 заявлений о пытках, поданных с 1998 по 2023 годы. В среднем это всего лишь 12 обращений в год. Но дело даже не в том, что это капля в море по сравнению с реальным масштабом пыток. В этой методологии я вижу две основные проблемы.

Во-первых, в России пытают бессистемно: количество и характер пыток могут зависеть от региона, ведомства и даже конкретного отдела полиции или колонии. Поэтому для репрезентативного анализа необходимо было бы отдельно собрать информацию по каждому региону и ведомству (как минимум ФСБ, МВД и ФСИН).

На 1 мая 2021 года в России насчитывалось 666 исправительных колоний, а отделов полиции — несколько тысяч. Пытают, к счастью, не во всех, но теоретически пытки могут применить в любом месте. Где-то пытали, но потом перестали, где-то раньше не пытали — теперь начали. Если статистика собирается путем изучения обращений, поступивших лишь в одну организацию, а не через анонимные социологические опросы заключенных и задержанных, то выборка явно будет нерепрезентативной.

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

В известной теперь на весь мир саратовской тюремной больнице ОТБ-1 на протяжении нескольких лет вплоть до 2021 года неугодных администрации заключенных пытали — чаще всего через сексуализированное насилие. В то же время за три тысячи километров от Саратова в другом пыточном учреждении, красноярском ЕПКТ-31, к заключенным, напротив, никогда не применяли сексуализированное насилие, но использовали весь остальной инструментарий: жестокие избиения, выкручивание суставов, электрошокеры, утопление. Как видите, в двух разных местах в один и тот же временной промежуток к пыткам подходили по-разному.

Во-вторых, большинство переживших пытки о них не заявляет. А в правозащитные организации обращаются еще меньше пострадавших. Многие не знают о существовании таких проектов или попросту не имеют возможности обратиться к правозащитни:цам, находясь в местах заключения. Из-за этого собрать объективную статистику по пыткам на основании обращений практически невозможно.

История анархиста, два раза сбегавшего из России

Три ареста и два побега

История анархиста Льва Скорякина, которого похитили и пытали, но он все равно смог выбраться

Иван Асташин

В вышеупомянутое ЕПКТ-31 в Красноярске ежегодно поступают около 200 заключенных. По различным свидетельствам, там пытают почти всех. Сколько из них обращаются в правоохранительные органы? Сколько находят адреса правозащитных организаций, в том числе «Команды против пыток»? Ответить на эти вопросы невозможно, но как человек, полгода собиравший информацию о пытках в ЕПКТ-31 для журналистской статьи, могу сказать следующее. Мы с соавторкой материала Евгенией Тамарченко с трудом нашли десяток человек, которые готовы были рассказать о пытках для публикации. При том, что интервью можно было дать анонимно. Из этих десяти людей только около половины ранее обращались в правоохранительные или надзорные органы.

Люди боятся. Они видят безнаказанность силовиков и не верят в правовые механизмы. Тем более если речь идет о тех, кто лишены свободы. Человек думает: если меня пытают, значит, у них есть «добро» на это свыше. И какой смысл жаловаться — это ничего не изменит, а может, даже ухудшит мое положение. О какой статистике можно говорить в таких условиях?

Что касается смертей в результате пыток, то тут ситуация еще хуже. Человек уже точно не сможет рассказать, в результате чего умер, а силовики постараются списать смерть на суицид или сердечную недостаточность. В один из первых дней октября 2012 года, когда я только попал в ИК-17 под Красноярском, в зону заехала машина «скорой помощи» и забрала человека. Другие заключенные знали, что на ней увезли мужчину по имени Иван Краснорудский. Ранее в тот день его отвели в отдел безопасности для «воспитательной работы». В то время избиения в колонии происходили практически ежедневно. Через несколько дней стало известно, что Краснорудский умер.

Ни в СМИ, ни в правозащитные организации эта информация не попала. Для статистики этой смерти нет

Но если про избиения заключенные говорят хотя бы между собой, то ситуация с сексуализированным насилием остается совсем невидимой. И в тюрьме, и на свободе пережившие его стигматизированы. Изнасилованный мужчина в неформальной тюремной кастовой системе сразу переходит в разряд «опущенных» — с ним не будут сидеть за одним столом и общаться на равных. Поэтому многие предпочитают скрывать факты изнасилований, чтобы не попасть в низшую касту.

Кто такие «опущенные» и как устроена тюремная иерархия

«Говно должен таскать тот, кто ниже»

Как заключённые попадают в низшую касту и живут в статусе «неприкасаемых»

Иван Асташин

Но что больше всего смущает меня в исследовании «Команды против пыток» — это попытка оценить уровень насилия, применяемого силовиками. Жестокость пыток невозможно измерить. Нет, может быть, конечно, и можно, но явно не на основе обращений, где пострадавшие в первую очередь излагают факты. Ведь жестокость невозможно оценить без понимания, как сильно страдала жертва, что испытывал человек. Понять это можно только с помощью интервью, для которого нужно разработать специальную методику. Но судя по публикации «Холода», в исследовании «Команды против пыток» вопрос о степени страдания пострадавших не ставился.

В статье говорится: «Для удобства анализа “Команда против пыток” […] выделила пять категорий по степени жестокости пыток: тяжкий вред здоровью, который привел к смерти заявителя, тяжкий вред здоровью, вред здоровью средней тяжести, легкий вред здоровью и отсутствие вреда здоровью». Степень жестокости не равно вред здоровью. Человека можно безболезненно убить, а можно очень долго причинять страдания высшей степени, но не нанести вреда здоровью.

Как человека, пережившего пытки, меня очень задевает такой формальный подход: нет вреда здоровью — значит, пытки не были жестокими. Меня, как и многих других, сотрудники ФСБ пытали током. Сначала, когда провода были подсоединены к ногам, это еще можно было терпеть, но после того, как я почувствовал металл на своих висках, эта боль стала невыносимой и неописуемой. Иногда я говорю, что ощущение было, словно моя голова чугунная и полая, а по ней бьют кувалдой. Но даже это не описывает тех страданий. Для них просто нет слов. И до этого я никогда даже не думал, что ток, простой электрический ток, вызывает такую боль. И все, с кем я говорил, про кого читал, после пыток током начинали говорить и писать то, что от них требовали.Но никакого видимого вреда моему здоровью ток не нанес. Даже следов не осталосьЯ не знаю, стало в России больше или меньше пыток. Это нельзя подсчитать. Мы можем измерить только то, что выступает наружу, — упоминания в СМИ, обращения в правозащитные организации, судебные решения. Но это только верхушка айсберга. Масштаб пыток в России пугает, и они не станут «гуманнее», пока в Кремле, на Лубянке и на ЖитнойНа Житной улице в Москве находятся здания центральных аппаратов МВД и ФСИН., а также на местах сидят одни и те же люди. Пытки в России — это не исключительные случаи, не перегибы на местах, не эксцессы рядовых сотрудни:ц. Это система, одобряемая на самом высоком уровне. Пыточные учреждения функционируют годами и десятилетиями, а их начальни:цы идут на повышение.

Сейчас, после убийства полутора сотен человек в «Крокус Сити Холле», силовики и пропагандист:ки пытаются нормализовать пытки в публичном поле. Поэтому публикации и «сенсационные» заявления о якобы гуманизации пыточной практики играют власти только на руку. Важно освещать пытки, говорить о них. Снова и снова повторять, что пытки недопустимы, а не искать сенсации там, где их нет, и не хайпить на теме пыток.