«Звук падающей бомбы ужасен — наверное, так звучит конец света»

Большие секреты маленькой девочки

Я родилась в деревне рядом с пустыней Сахара, где до 2011 года не было интернета. Когда мне было около пяти лет, я начала показывать признаки женского гендера: играм с мальчиками я предпочитала компанию моей тети и подружек. Почти все детство моей лучшей подругой была наша дальняя родственница. Моей крайне религиозной семье не нравились наши совместные игры, отец избивал меня из-за общения с девочками. Наверное, у квир-персон во всем мире получается так, что мать намного ближе и добрее отца. Но тем не менее, оба родителя требовали от меня быть мужественной, стыдили за слабое и полное тело.

В исламском мире после достижения совершеннолетияТочного возраста, когда детей разделяют нет. М. была отрезана от женского общества в 9 лет. В больших городах сепарация может не происходить и до 15 лет. Зачастую сепарация связана с началом первой менструацией. О том, как это происходит в Иране показано в фильме «День, когда я стала женщиной» Марзие Махмальбаф (2000). людей разделяют по гендерному признаку — где-то раньше, где-то позже, точных правил нет. В столице это происходит после пятнадцати лет, в моей деревне — между 10 и 12 годами. Так, я в одну секунду потеряла всех своих друзей. Хотя моя деревня была очень консервативной, я не подвергалась школьному буллингу из-за женственности. В небольших поселениях все друг друга знают, поэтому в любой момент я могла прийти в дом обидчика и нажаловаться его/ее/их родителям.

Из счастливых детских моментов помню, как ходила с отцом и одноклассниками к оазису, где мы разбивали палатки и жили несколько дней. В последние годы из-за глобального потепления оазисы высохли, это привело к «смерти» многих деревень: их жители переехали в крупные города. Мое последнее воспоминание об оазисе связано с вечеринкой на выпускной: тогда мы с друзьями весь день провели у воды, убили козла, сняли с него шкуру и жарили мясо на костре.

А теперь о плохом. В пять лет я впервые подверглась сексуализированному насилию со стороны близких родственников. Пожаловалась об этом родителям, но единственное, что они сделали, — сказали никому ничего не рассказывать. К сожалению, в мусульманских обществах подобное случается часто, но открыто об этом никто не говорит. Когда мне было девять лет, я столкнулась и с попыткой группового изнасилования с участием тех же родственников, но их спугнули. Ужас ситуации в том, что я продолжала видеть этих людей каждый день, а они делали вид, что ничего не произошло. Все прекратилось, когда мне исполнилось десять, — с тех пор прошло столько же лет, но боль от осознания насилия никуда не ушла, я только научилась с ней справляться. Я чувствовала, будто меня использовали, измазали в грязи, я пыталась переключить внимание на рутинные дела, но это не помогало. Сейчас хожу на психотерапию — становится лучше.

Революционеры, бомбы и террористы

Когда мне было около десяти лет, началась Арабская весна. На деле это была не весна, а ад. Государство раздавало гражданам оружие, стрелять учили всех, даже детей — на случай, если все будет совсем плохо. Отец брал меня с собой на пустыри, где я стреляла по пустым банкам, грязи и камням. Мне это не нравилось: было слишком громко, я не хотела быть вовлеченной во все это, но меня заставляли, потому что в семье я была старшей. Нас также учили кидать гранаты и инструктировали, чтобы мы не ходили мимо военных баз и не трогали ничего подозрительного. Только потом я поняла, что поселения с вооруженными людьми были наиболее безопасными: там был хоть какой-то закон, а не революционный хаос.

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Все стало еще хуже, когда НАТО решило помочь Ливии с подачи пропагандистской руки Катара. Катар владеет огромным медиа Al Jazeera, которое распространило фейковые новости о том, будто бы в Ливии, в городе Бенгази, идет геноцид и революционеры побеждают. На деле Бенгази правда был захвачен, погибшие были, но правительство быстро вернуло город под свой контроль. Из-за новостей агенства Al Jazeera Франция, Великобритания и США закрыли небо над Ливией и начали бомбить всю страну, даже мою деревеньку. Интерес Франции в конфликте особенно понятен в связи с ее колониальным прошлым и настоящим. Ливия хотела освободиться от влияния Франции, наложившей на свои бывшие колонии тяжелые обязательства после освобождения в 1951 году: первое — страны должны использовать центроафриканский франк, который печатается во Франции, второе — Франция получает эксклюзивный доступ ко всем природным ресурсам. Поэтому я не была удивлена тому, что после захвата революционерами Триполи к ним в гости приезжали французские политики.

Бомбежка Ливии продолжалась восемь месяцев, и в моей деревне погибали люди. Сразу после того как мы переехали в Триполи, его тоже начали бомбить. Звук падающей бомбы ужасен, наверное, так звучит конец света. Высокий, противный звук, а затем взрыв — никогда не забуду. В августе в столицу вошли революционеры, начались двадцать дней непрерывной стрельбы. Я не шучу: каждую секунду, днем и ночью я слышала выстрелы. Не понимаю, как это не уничтожило мою психику. Мой шестилетний брат плакал от страха, рядом с ним рыдал взрослый мужчина. Думаю, мне повезло быть ребенком в то время и не осознавать, что происходит. В момент затишья моя семья вернулась в деревню — там не было электричества, воды и еды, за продуктами нужно было ехать два часа до ближайшего города.

Первое интервью из серии Дмитрия

«Убей меня, если хочешь, — мне все равно»

Интервью с Ш. — геем, спасшимся из Афганистана

Дмитрий Елагин

Следующие четыре года у Ливии не было нормального правительства, страна разваливалась на части. Никакой полиции и законов — только анархия и трупы на улицах. А потом в Ливию пришел ИГИЛ, террористы захватили два города Сирт и Дерну. Во втором жил мой друг, он видел публичные казни: мужчинам отрезали головы из-за того, что они не носили бороды. ИГИЛ пришел и в мою деревню. Вербуют людей они так: встречаются с прихожанами в мечетях, приглашают на ужин, а там уже предлагают деньги. Могут быть угрозы, но обычно берут в свои ряды добровольцев, принимают только достигших шестнадцати лет. Мой двоюродный брат ушел с ними воевать, сейчас он находится в тюрьме в одной из стран Ближнего Востока. Я не знаю, какие преступления он совершил, запомнила его хорошим человеком. ИГИЛ без сопротивления заходит в небольшие поселения, потому что заранее запугивает людей с помощью видео недавних казней. Очень хорошо помню одно, которое испугало всех моих знакомых и попало во многие новости: на нем террористы убивают 21 египтянина, исповедующего христианство.

Пока моя страна разваливалась на части, я росла и ощущала, что мне некомфортно с гендером, данном при рождении

Из-за того что я находилась только в мужском обществе, у меня начались панические атаки и развилось посттравматическое стрессовое расстройство. Однажды мои родители отвезли меня в больницу сделать тесты, которые оказались плохого качества. Поэтому у меня по ошибке обнаружили тиф и прописали очень сильные антибиотики: 32 укола, уничтоживших мое здоровье. Из-за них у меня появилось куча аллергий и другие побочные эффекты, мешавшие мне жить еще пять лет.

В Германию

В восемнадцать лет я окончила школу и поступила в институт в Триполи на факультет инженерии, обучение на котором позволяло после найти высокооплачиваемую работу. Я отлично училась и на второй год выбрала лучший курс — ядерную инженерию. Тогда же начала рыться в интернете и наконец-то узнала, что можно не идентифицировать себя по половым органам, а быть небинарным человеком, гендерфлюидом или транс-женщиной.

Впервые я встретилась с квир-персонами в столичном магазине для гиков. Никто открыто не говорил о своей ориентации или идентичности, но все всё понимали и поддерживали друг друга — с некоторыми из них я общаюсь до сих пор. Также помню о большой группе квир-людей, собиравшихся иногда на вечеринки за пределами города. Однажды их поймали военные, многих пытали и посадили в тюрьму, один активист до сих пор там находится. Также в школе у меня была пара друзей мужского гендера — думаю, что они геи. Мы никогда не обсуждали их ориентацию, потому что за гомосексуальность в моей деревне могли убить. Я бы хотела поговорить с ними, но это слишком опасно для них.

Какие-либо планы на жизнь в Ливии рухнули после начала второй войны. Новые революционеры объявили о создании своего собственного государства на востоке страны и атаковали Триполи. С 2018-го по 2020 год умерли где-то от двадцати до тридцати тысяч невинных человек. В 2019 году я подавалась в университеты Великобритании, меня даже взяли, но я не смогла поехать из-за войны. Не могу сказать, что жалею об этом: Великобритания известна ненавистью к ЛГБТК+ и небелым людям.

В 2021 году я решила уехать в Европу и запросить убежище, но главной проблемой стали расхождения с семьей в вопросах религии: я атеистка, а они очень религиозны. В консервативной стране очень много ментальных границ, в деревне некоторые из них абсолютны.

Перед тем как улететь, я рассказала моим родителям об атеизме — в ответ получила угрозы убийством. Поэтому я уехала из родного дома с одним пакетом личных вещей.

Сейчас мне тяжело поверить в то, что религия может нести добро людям: слишком много раз я видела, как во имя ее совершалось абсолютное зло. В исламе уход из конфессии карается смертью, это практикуется только в странах Северной Африки и Среднего Востока, чьим правителям нужны фанатики для удержания власти. Могу вспомнить несколько ужасных примеров. Так, в Ливии в прошлом году одного атеиста государство приговорило к смертной казни. Знаю о специальной религиозной тюрьме в Тунисе, которую скрывают от туристов. Поэтому моего маленького признания было достаточно для того, чтобы родственники меня возненавидели.

После того как волна эпидемии COVID кончилась и границы открыли, я получила туристическую визу в Германию. Мне очень повезло: я хорошо знаю английский язык, который выучила из-за огромной любви к сериалу «Как я встретил вашу маму» — его постоянно показывали дома по телевидению. Я заполнила документы и связалась с ЛГБТК+ организацией, которая оплатила мне билет на самолет. Благодаря ей же меня не отправили в большой лагерь для беженцев, где случаи насилия над квир-персонами не редкость, — я попала в маленький, где прожила всего два месяца.

Как и все беженцы в Германии, сейчас я хожу на языковые курсы и активно готовлюсь к поступлению в институт на ядерную инженерию, которую очень люблю. В безопасности я наконец-то отрефлексировала свою гендерную идентичность и поняла, что пока не могу ни с кем вступать в романтические отношения: сначала надо разобраться с самой собой. При этом я точно уверена в одном: никаких операций для «феминизации» делать не буду, мне намного важнее ментальное состояние и признание общества, чем физическое преображение.