Чем занимаются этнические активист_ки?

«Не просто объект изучения, а собственная жизнь, семья, общество»

хх. т.: Как ты решила посвятить подкаст именно этим пяти сибирским республикам и Калмыкии? Уместно ли говорить «пять сибирских» или лучше перечислить, а не сводить в одно определение?

Данхаяа: Я исходила из личного ощущения. Опыт жизни в Москве приучил меня к тому, что в России иметь каноническую азиатскую внешность с глазами моего типа, скулами, другими чертами лица — это опыт одного типа дискриминации. Нас называют узкоглазыми, китайцами. «Возвращайтесь в свою КиргизиюКиргизия — некорректное, русифицированное название Кыргызстана., ТаджикистанУ житель_ниц Таджикистана реже встречается эпикантус — складка над внутренним уголком глаза — чем у житель_ниц Тувы или Кыргызстана.». У меня сложилось впечатление, что этот опыт отличается от тех, которые проживают, например, люди с Северного Кавказа или из уральских республикДанхаяа упомянула, в частности, Татарстан и Башкортостан. Часто, если эти и другие республики объединяют, то говорят о регионе Идель-Урал, то есть о Поволжье и Урале., если можно так говорить.

Схожий опыт дискриминации, как ни странно, объединяет. Также объединяет, что почти все наши республики буддистские. Почти все мы, кроме севера Республики Саха, были степными кочевниками, и это сформировало идентичные кухню, верования, быт. Объединиться для первого сезона именно в таком составе для меня было самым логичным решением.

хх. т.: Каждый выпуск подкаста посвящен отдельной республике и начинается с информационной справки. В этих справках есть не только что-то энциклопедичное, но и так называемый «деколониальный эстезис» — значимость конкретного места, попытка думать из него, а не абстрактно. Ты закладывала этот посыл?

Данхаяа: Я не формулировала это так метко, но мне хотелось первым делом дать контекст места, показать, какие крупицы формируют данность, внутри которой ты живешь. Например, важно, кто твои соседи: Калмыкия соседствует с Республикой Дагестан, чуть дальше находится Чечня, у Тувы есть граница с Монголией, все сибирские республики друг с другом тесно связаны.

Важно назвать структуру занятости: если республика преимущественно аграрная, это уже показательно. Мне не хотелось говорить, что такая-то республика бедная, и идти дальше без пояснений. Структура занятости — способ сказать то же самое, но не сверху.

хх. т.: Выпуски состоят из четырех частей. После информационного портрета республики высказываются сами ее житель_ницы или урожен_ки: отдельные части отведены голосовым сообщениям от них и беседе с гость_ей, в конце — разговор с эксперт_кой об истории, языке, политике. Как сложилась такая структура?

Данхаяа: Мне хотелось рассказать про наши республики голосами людей, которые непосредственно к ним относятся. Сначала я представляла себе каждый выпуск как одну беседу. Потом поняла, что не у всех есть возможность участвовать в записи подкаста, поэтому было бы здорово включить голосовые сообщения, в том числе на родных языках.

Год назад я добралась до своего школьного учебника по истории Тувы. В нашей школе это был достаточно номинальный предмет, но тут я решила прочитать учебник от корки до корки и поразилась тому, насколько необъективно подаются события. Не упоминается расстрел верхушки Тувинской народной республикиНезависимое государство, которое существовало с 1921 по 1944 год. Только в 1944 году вошло в состав СССР, до того отношения регулировались Договором о дружбе и сотрудничестве от 1925 года. в 1930-х годах, а о коллективизации написано только то, что она «проходила с перегибами на местах». Я поняла, что архиважно говорить о национальной истории.

Еще — что нужно рассказать, где наши республики, собственно, находятся, кто там живет, чем занимается. Рассказать в ключе, отличном от мейнстрима, когда говорят только негативное — мне хотелось давать такие информационные портреты, в которых неожиданно ничего негативного не будет.

хх. т.: Насколько я понимаю, гости подкаста — люди, которые уже уехали из республик: Байлак Чооду из Тувы — в Москву, Ира Анюшева из Калмыкии — в Тбилиси, а Баирма Дараева из Бурятии — в город Свободный в Амурской области. Тебе хотелось найти тех, кто будет делиться именно воспоминаниями, или это вынужденное решение?

Данхаяа: Найти людей, которые сейчас живут в республиках, оказалось ужасно сложно. Я думала, что легче всего будет найти человека из Тувы, потому что я сама оттуда. Но люди отказывались, например, с такой формулировкой: «У меня не очень хороший русский язык». Я говорила: «Что вы, это вообще неважно, хотите, мы будем говорить на тувинском, я все переведу!» Но люди все равно отказывались, потому что стеснялись, побаивались, перестраховывались и опять стеснялись.

Тогда я вспомнила про Байлака, моего давнего знакомого. Он тоджинецСубэтнос тувинцев, имеет юридический статус коренного малочисленного народа., и я подумала, что в разговоре про тувинский этнос было бы круто представить и коренные малочисленные народы, которые входят в него.

Еще работая над первым выпуском, я решила: если мне удается дотянуться только до тех, кто уехали, пусть это будут люди с продолжительным опытом жизни в республике и с крепкими корнями там. Но, кстати, Баирму я идентифицирую как человека, фактически находящегося в Бурятии: она работает в городе Свободный, но вся ее жизнь в Бурятии. Сейчас я делаю эпизод о Саха, и все участни_цы эпизода живут в республике.

хх. т.: Мы поговорили о гость_ях, а как ты выбираешь эксперто_к? В выпуске о Калмыкии ты разговаривала с Алдаром Эрендженовым — активистом, историком по образованию и предпринимателем, создателем бренда 4Oirad со знаменитым принтом «Нерусский». О Бурятии рассказывал Дашын Амгалан — преподаватель и исследователь бурятского языка, монгольской письменности. О Туве — историк, докторка наук из ТувГУ Зоя Юрьевна Доржу. Экспертки очень различаются, при этом никто из них не попадает в категорию «самый востребованный в России или в мире специалист по…».

Данхаяа: С первым эпизодом все было по-особенному: нас никто не знал, и участни_цы должны были поверить мне на слово. С Алдаром мы впервые встретились вживую на антивоенном конгрессе в Берлине и несколько часов разговаривали, не могли остановиться. Именно тогда я осознала, что нужно приглашать тех, для кого история республик — не просто объект изучения, а собственная жизнь, семья, общество.

Для следующих выпусков я могла бы, наверное, кидать клич в соцсетях. Но боюсь, что мне будут присылать людей, а я не смогу выбрать: как решить, что с этим человеком я буду говорить, а с этим нет? Поэтому я ищу через знакомых и сама. Например, Дашына Амгалана нашла через аккаунт в инстаграме, в котором он пишет про бурятский язык.

хх. т.: Когда я думаю о «говорит республика _», в голове всплывает понятие «диаспоральности». А ты сама думаешь о подкасте через это слово?

Данхаяа: Нет.

хх. т.: У меня мысль, что подкаст, наверное, работает как мост между людьми, которые сейчас живут в республике и не там, между диаспорами в разных городах и странах. Он дает возможность обмениваться тем, чего не хватает или по чему скучаешь.

Данхаяа: Получается ровно так, как ты говоришь. Для меня это своего рода трибьют, который я отдаю родине, Туве. Я могу позволить себе делать подкаст, а не работать полный день и/или заботиться о детях; я нахожусь за границей, в то время как в России сейчас настолько высокий уровень цензуры, что люди боятся участвовать даже в проекте про историю и культуру.

Я думаю, что подкаст может вдохновить житель_ниц республик, помочь им, потому что это контент про них, для них, от таких же, как они. Это не белые люди, которые там что-то быстро снимают, и не корейский контент (когда я росла в Туве, у нас было ужасно модно все, что связано с Кореей, потому что это был единственный источник контента с азиатами). Оказалось, что подкаст популярен и среди эмигрантов, таких, как я сама: им он тоже дает ощущение дома.

Вообще я делаю подкаст и для себя. Я давно обожаю этот жанр, но ни в одном моем любимом подкасте не поднимается тема этнической и расовой дискриминации, опыта проживания нерусских людей в России, [а наш проект восполняет этот пробел]. Еще я лучше узнаю другие республики. Сейчас буду звучать немножко эзотерически, но перед эпизодом про каждую из республик я случайным образом проваливаюсь в ее контекст. Например, перед выпуском калмыцкого эпизода меня в Берлине пригласила знакомая на празднование Зула, праздника тысячи лампад. Я пришла в гости, там пятнадцать калмычек, все лепят борцоки, и я такая: «Вау!». Сейчас, перед эпизодом о Саха, мне написала девушка родом оттуда, которая приехала ненадолго в Германию. Мы встретились, она опоздала на автобус, осталась у меня ночевать, мы нонстоп разговаривали. В таких разговорах мы сначала чувствуем, как похожи друг на друга, а потом осознаем огромные различия. Но удивительным образом это понимание не разъединяет, а, наоборот, делает сильнее, поднимает уровень уважения по отношению ко всем республикам и людям.

хх. т.: Житель_ницы республик, люди с прошлым или корнями в республиках… А кто еще слушает подкаст?

Данхаяа: Еще одна группа — люди из национальных республик, не вошедших в первый сезон. Например, мне пишут: почему нет Башкортостана? Или ханты говорят: мы тоже азиаты. Я говорю: подождите, это только начало.

Наконец, подкаст слушают белые люди, «этнические русские». Я их принципиально не таргетила, но оказалось, для них это тоже интересно, — ну, хорошо.

хх. т.: Я замечаю, что в подкасте пока не звучали истории ЛГБТК-людей, по крайней мере именно об этом опыте. Как ты думаешь, не может ли общая ностальгическая, теплая интонация подкаста входить в противоречие с их опытом? Я родом из области с преимущественно русским населением, я сам русский, поэтому могу только предполагать такое противоречие. Однако для меня оно существует: я по-своему люблю родной город, но почти все мои собственные детские воспоминания перечеркнуты чувством отличия и потерянности.

Данхаяа: Мне пока не приходило таких голосовых сообщений. Если бы пришли, я бы обязательно их включила. Скорее всего, люди боятся или стесняются говорить об этом опыте в публичном пространстве. В некоторых регионах принято считать, что «у нас таких людей нет». Я знаю, что они есть, но в патриархальных консервативных традиционалистских обществах человек может позволить себе гораздо меньше публичности. Поэтому я планирую посвятить опыту ЛГБТК+ людей отдельный эпизод, хотя бы один.

хх. т.: Круто, буду его ждать. Расскажи, как вообще устроена работа над подкастом и что ты переживаешь, готовя каждый выпуск.

Данхаяа: Я начинаю со статьи в Википедии, чтобы словить общую информацию и потом копать глубже. Читаю про историю колонизации, но ищу и культурный контент. Например, у нас много похожих обычаев и возникает соблазн решить, что я уже все про них знаю. Но что они означают, чем отличаются — это и формирует отдельные республики и нации.

Потом смотрю видео на Ютубе: как выглядит город, как выглядит природа. Смотрю трэш от белых богатых видеоблогеров, которые приезжают в наши регионы и снимают, как их там «какой-то бомж оскорбил». Это тяжело, мерзко, но мне важно понять, как нас преподносят белой аудитории. Ищу инстаграм-блогеро_к, популярных в республике. Так ты можешь понять, что людей интересует, на что лучше сделать упор в вопросах гость_е. Подписываюсь на паблики типа «Подслушано». Они вообще оказались жемчужиной. Я привыкла, что там обычно сплетни, срач, а тут захожу в «Подслушано» в Калмыкии и вижу первый пост: потерялась коза, чья? Первый коммент: «забирай себе», следующий: «нет, это статья».

Сейчас, когда я готовлюсь к эпизоду о Саха, много внимания уделяю экологии, там экоповестка в топе приоритетов. Еще Саха — один из самых протестных регионов. Я пытаюсь понять, что у них сейчас происходит в плане выборов, какие партии есть.

хх. т.: Как сложилась команда подкаста? Насколько хорошо вы знали друг друга вначале и как общаетесь сейчас?

Данхаяа: Сейчас нас трое: я, Сэсэг и Ринчина. Девчонки отвечают за визуал, я за все остальное: запись, продюсирование, поиск людей, монтаж, планирование, транскрипцию эпизодов. Если бы я могла делать визуал, наверное, я бы вообще одна делала этот проект: чем меньше команда, тем быстрее происходят процессы.

Мы с Сэсэг познакомились на воркшопе Decolonising Journalism в Берлине. До встречи с ней я хотела делать подкаст исключительно про Туву. А тут мы встретились, сели на балконе, проговорили до глубокой ночи, и я поняла, что нужен подкаст про нас всех. Сэсэг уже была знакома с Ринчиной, и она тоже влилась в команду. Интересно, что мы ужасно разные. Ринчина самая молодая, и она вносит клевый зумерский вайб. Сэсэг старше нас, у нее большой жизненный опыт: она четыре года провела в Непале, в том числе во время пандемии, жила в Индии, в Египте. Сэсэг доносит до нас много мудрости, а еще я учусь у нее принципиальности.

Мне кажется, у нас дримтим. Но нам ужасно не хватает человека для продвижения подкаста. Я даже не могу найти силы, чтобы написать в издания и предложить совместные материалы или связаться с местными блогерами, чтобы они тоже про нас рассказывали.

хх. т.: Как я понимаю, ты хочешь записывать новые сезоны. В них сохранится принцип «один выпуск — одна республика»?

Данхаяа: Сначала нужно закончить первый сезон и выдохнуть, потом найти финансирование и только тогда браться за второй. У меня есть несколько идей. Может быть, следующий сезон будет в том же формате, но о республиках Урала.

Другая идея — сезон разговоров с коренными эмигрант_ками. Важно показать людям в наших республиках, что жизнь за границей может быть классной, а если ты уезжаешь, то необязательно навсегда.

Третья мысль — сезон об остросоциальных темах. Например, бытовой дискриминации. Микроагрессии в пересказе звучат как что-то, что «ну, да, неприятно немножко», но боль в том, что они происходят постоянно. Можно записать целый эпизод о случаях микроагрессии только за одну неделю: во-первых, чтобы люди осознали и сформулировали, через что они проходят, а во-вторых, чтобы белые люди тоже поняли, что такое системная этническая дискриминация.

«Само понятие национализма колонизировано»

хх. т.: За последние пару месяцев в русскоязычных оппозиционных медиа вышло несколько текстов о деколонизации, с которыми полемизируют многие активист_ки. Я назову три материала: интервью с антропологом и постколониальным исследователем Сергеем Абашиным на Perito, колонка художника и географа Николая Смирнова о кризисе деколонизации на Posle, а также колонка Ильи Будрайтскиса о путинском понимании деколонизации у нас. Ты могла бы сформулировать, в чем проблемы этих и схожих текстов?

Данхаяа: Во-первых, о деколонизации нужно давать возможность говорить тем группам, у которых этой возможности исторически было мало или не было вообще. Это суть деколониального подхода к журналистике. Нужно перестать постоянно спрашивать белых мужчин их мнение о том или другом, и в первую очередь о деколонизации. Спасибо Абашину, который хотя бы рефлексирует привилегии своей позиции. Но и он говорит: раньше было круто, я мог изучать деколониальность и никто меня не трогал, а сейчас я под прицелом. То есть ему было круто, когда мы [активист_ки с опытом дискриминации] не говорили о деколонизации. Интересно, конечно.

Будрайтскис и все остальные — это ужасный кринж. Вообще не важно, что там думает Путин про деколонизацию. Важно, что думают те, кто в деколонизации непосредственным образом участвует. Комьюнити нерусских активисто_к подробно говорит об опыте дискриминации и предлагает конструктивные способы выйти из этой травмы. Многие люди из наших республик каждый день делают то, что называется собственной деколонизацией: например, изучают и используют родной язык, узнают о национальной истории и культуре, рефлексируют собственный опыт. А высокие рассуждения людей из академических кругов (особенно из белых, мужских, гетеро-цисгендерных) странно видеть в изданиях, которые я уважаю.

хх. т.: Можешь перечислить, чьи голоса тебе хотелось бы слышать взамен?

Данхаяа: Во-первых, есть люди из наших республик в академической среде. Если так важно академическое мнение, то можно начинать с них. Во-вторых, есть активист_ки: у них сформированная позиция по сложным вопросам, с ними легко связаться.

Интервью с русскоязычной постколониальной исследовательницей

«Российский режим — отрыжка глобального неолиберального мироустройства»

Постколониальная исследовательница Мадина Тлостанова — о деколонизации, прошлом и будущем России

Кирилл Букетов

Но не менее важно, мне кажется, обращаться к людям, которые сейчас находятся в республиках. У Сэсэг есть классная теория о том, что самые деколонизированные люди живут в наших деревнях. Пока получается, будто их опыт не важен, но было бы офигенно говорить с ними. Особенно с подростками: им есть что сказать! Когда я росла, никто не обсуждал расизм, максимум говорили: «Это глупые люди, будь выше». Нынешние подростки чаще понимают, что расизм не нужно терпеть. Нужно говорить и с теми, кто старше нас: с родителями, дядями и тетями, бабушками и дедушками. В общем, нужно нормализовать разговор с людьми без медийного и социального капитала — это тоже деколонизация знания.

хх. т.: Недавно в постах Анны Гомбоевой мне попалось предложение различать деколониальныйСвязанный с изучением и преодолением зависимости колоний от метрополий. и национальныйСвязанный с идеей в первую очередь гражданской общности внутри одного субъекта (в том числе многоэтничного). активизмы. Ты согласна с такой позицией? Если да, то какой подход для тебя предпочтительнее — или они дополняют друг друга?

Данхаяа: Я с опаской иду в это обсуждение, потому что Аня из академической среды и мы с ней высказываемся с разных позиций. Мне кажется, что само понятие национализма колонизировано, оно будто бы отдает неприятным душком. На данном этапе мне больше хочется не разделять, а объединять, и я думаю, что все подходы к активизму нужно нормализовать. Мы можем говорить о разных сценариях развития [наших республик].

хх. т.: Мне еще кажется, что острую перспективу на историю и настоящее империализма дают исследователь_ницы с территорий, которые были колонизированы Россией, но уже освободились.

Данхаяа: Да, однозначно. Я последние месяцы плотно работаю с активист_ками из Казахстана и Кыргызстана. Для меня это океан ресурсов и вдохновение. Они уже проделали огромную работу, и я вижу это как вариацию и моего будущего. Недавно я общалась с одной кыргызстанской активистской группой, там все молодые ребята от 20 до 23 лет. Они выросли в независимом Кыргызстане, говорят на кыргызском куда лучше, чем на русском. Я их воспринимаю как людей из будущего и очень ценю тот факт, что могу перенимать их опыт. Для них тоже ресурсно общаться с нами, потому что они понимают, какую работу уже проделали сами. Но, конечно, это не только Казахстан, Кыргызстан, это и Грузия, и Беларусь, и Украина.

«На мне черное, грязное пальто, и я не хочу надевать белое»

хх. т.: Ты не только создаешь подкаст, но и пишешь рассказы и роман. Я не ошибусь, если предположу, что ты занимаешься литературой дольше, чем активизмом?

Данхаяа: Я пришла к деколониальному активизму через литературу. Я с самого детства писала, а пару лет назад решила вернуться к этому удивительному хобби, которое сейчас уже стало моей основной деятельностью.

В какой-то момент я поняла, что все мои последние тексты ходят вокруг темы этнической дискриминации. Я поняла, что оно у меня болит, начала обсуждать это с психологиней. У меня сформировалась идея большой прозы: я осознала, что такого никогда не читала, хотя была книжным червем. Мне всегда не хватало книги про опыт нерусской девочки, молодой женщины в России: в этом опыте переплетаются разные виды дискриминации.

Потом я начала замечать, что русскоязычное писательское комьюнити исключительно белое. Там много женщин, не только цисгендерных, они пишут потрясающие тексты. Но там очень мало небелых женщин, и чаще всего они пишут не про опыт этничности. Но я солидаризируюсь со всеми писательницами из Казахстана, из Кыргызстана. Например, Эльмира [Какабаева] была моим большим вдохновением, и ее курс про семейную этнографию — важный феномен в писательской среде.

Я сейчас интервьюирую людей, которые жили в русских городах в нулевые, чтобы озвучить их истории в своем романе: таких текстов до сих пор нет. Русские люди, которым я пересказываю эти истории, реагируют: «О, боже, какой ужас!» Они не знают даже о миллиардной доле того, что происходило. Я приехала в Москву уже в 2013-м, но много лет, когда я просто шла по улице, мне все время было страшно, что кто-то меня пырнет ножом в бок.

Я пишу и про внутренний шовинизм, мне важно его признавать. Я долго отказывалась говорить на тувинском языке, заявляла, что никогда не вернусь в свою республику. Раньше я себя за это винила, но [внутренний шовинизм —] это тоже проявление травмы. Все эти темы болят у огромного количества людей, поэтому мне кажется, что литература тоже должна быть активисткой. Это инструмент активизма.

хх. т.: Ты пишешь на русском, но работаешь и с тувинским: например, перевела одно из писем своей бабушки о ее матери, твоей прабабушке. Ты участвовала в лаборатории Napishi press, которая ищет возможности писать на утраченных родных языках. Как для тебя сейчас сочетаются тувинский и русский? Как ты бы хотела, чтобы они сочетались?

Данхаяа: Я, к сожалению, сейчас не могу писать на тувинском языке литературные тексты. Я никогда не изучала его, а письменный тувинский сильно отличается от устного. Сейчас я занимаюсь по учебнику и стараюсь переписываться на тувинском языке со знакомыми.

Раньше я никогда не называла себя билингвальным человеком, потому что мне казалось, что я недостаточно знаю тувинский. Недавно я осознала, что это очень даже мой родной язык. И это тоже имперскость, «великая русскость языка»: будто бы ты только тогда знаешь язык, когда владеешь им на уровне Пушкина, на уровне Гете. Язык Гете, язык того, язык сего. Никто не скажет, что это язык Глафиры, язык Данхаяа.

Я хочу написать феминистскую детскую сказку на тувинском. Мне бабушка недавно рассказывала, что в кожуунахМуниципальные единицы в Туве., где исторически люди говорили почти исключительно на тувинском, дети начинают говорить на русском: смотрят мультики — а они только русскоязычные. Потом дети обращаются на русском к бабушкам и дедушкам, и те пытаются отвечать тоже на русском. Русификация откуда не ждали. Поэтому нам очень нужен контент для детей.

хх. т.: Звучит, как будто различие между разговорным тувинским и грамматически «верным» тувинским тоже отчасти сконструировано советской языковой политикой: кодификация языка затруднила и социализацию, и творчество для носитель_ниц, которые свободно говорят, но «недостаточно» компетентны в том, что привнесено кодификацией. А кого ты сама сейчас читаешь? Кто влияет на тебя? Что для тебя советская или досоветская тувинская литература, устная традиция?

Данхаяа: Я выросла на русской классической литературе, потом открыла для себя зарубежную литературу. У меня не было предмета «родной язык», и я до недавнего времени была не знакома с текстами тувинских авторов. Когда я начала изучать эту тему, то обнаружила, что книгопечатание в 1950-е бурно развивалось. Выходили, естественно, одобренные книги: про дружбу русского и тувинского народов, немало текстов было от лица мужчин про женщин. Я попыталась их читать, но, к сожалению, мой тувинский еще не на том уровне, чтобы я свободно читала тексты. Они еще такие литературные. И с фем-оптикой их тоже читать тяжело. Я находила советские женские тексты, но чаще всего это поэзия.

Была ли советская литература вне цисгетеронормативности?

Литература и квиры

О том, как квир-литература жила в СССР

Никита Пегов

Досоветской литературы у нас, к сожалению, нет, потому что у нас не было своей оформленной письменности, в отличие от тех же бурят или калмыков. У нас было енисейское руническое письмоДревнетюркская письменность. Сейчас существуют низовые инициативы по ее возвращению или изучению, во многом потому что она позволяет точнее и проще отразить фонетику многих тюркских языков, чем кириллица или латиница. В русскоязычной науке ее часто называют «орхоно-енисейским письмом» — по первым местам находок письменных памятников в долине реки Орхон и верховьях реки Енисей. в далеком прошлом, потом старомонгольское. Но зато, конечно, есть устное творчество, великолепные сказки. Я сейчас пытаюсь их записывать хотя бы по-русски, чтобы запомнить сюжет. Но как они звучат на тувинском — это вообще песня. Язык заставлять думать по-другому, потому что по-другому сформирована архитектура языка. Но опять я страдаю от того, что все сказки довольно патриархальные: если есть женщина, то это красавица, дочка богача. Но они все равно потрясающе, это наследие нашей кочевой жизни.

Сейчас я, честно говоря, не знаю, как обстоит дело с книгопечатанием в Туве. Но многие люди пишут на тувинском, потому что все-таки для большинства это основной язык.

хх. т.: Ты рассказала о том, что учишь тувинский язык и одновременно преодолеваешь «великую русскость» языка. «Разучивание», то есть попытка удержаться от того, чтобы автоматически пользоваться чем-то привнесенным, — это вообще одно из ключевых понятий в деколониальной теории, насколько я знаю. От чего еще тебе приходится отучиваться, когда ты пишешь?

Данхаяа: Наносного очень много. Например, закон, что знание — это академия, а все остальное знание необъективно и оттого будто бы недостоверно. В моей республике есть шаманизм, и я всегда к этому относилась немножко свысока. Теперь я сознательно воспроизвожу бытовые ритуалы, например, с празднованием Шагаа — Нового года. Я сварила тувинский сүттүг шайЧай с молоком. и вышла на рассвете на улицу, окропила землю в четыре направления, прочитала молитву на тувинском языке, которую мне прислал отец. Я все еще не верю в это, но сейчас выбираю сначала хотя бы попробовать, а потом понять, мое или не мое. В частности [искать понимание] через письмо об этом. Я не хочу надевать белое пальто, на мне черное, грязное пальто. У меня внутри было столько внутреннего шовинизма и боли, я все еще пытаюсь от них отмыться.

Ведьмовство как политическая практика

«Здесь каждая вторая женщина — ведьма. У тебя завтра хуй стоять не будет»

Как ведьмовство стало символом женского сопротивления против российского вторжения в Украину

Нина Незванова

хх. т.: В одном из твоих рассказов Тува приходит на прием к психотерапевтке. В романе ты рассказываешь о жизни тувинской женщины старшего поколения, опираясь на беседы с собственной бабушкой. Ты можешь обобщить, что такого можно делать в литературе, для чего нет инструментов в других формах активизма?

Данхаяа: Фикшн — это потрясающий инструмент для деколониального активизма. Он создает безопасную дистанцию: это не документ опыта, твоего или чужого. Он дает свободу: например, писать по воспоминаниям сложно, но вместо этого я могу писать про человека моего возраста, который рассказывает истории других людей. В творчестве ты можешь выбирать любой угол подачи, любую фигуру и контекст, который тебя на данный момент не травматизирует, а позволяет продолжать говорить.

Нам нужно разрешить себе писать о нашем опыте. Таких текстов вообще не существует или они не тиражируются. К сожалению, люди из национальных республик, как правило, меньше пишут на русском языке: он как бы не принадлежит нам, и это отдельная проблема.

хх. т.: Каких проектов тебе самой сейчас не хватает? В этом большом поле деколониального активизма.

Данхаяа: Должно быть больше подкастов про наши республики, начиная с информационно-просветительских и заканчивая болтологией. Естественно, с пометкой, что эти проекты делаются людьми, которые относятся к республикам. Должно быть больше видеоконтента, например, документальных фильмов, таких как «Тайна Вилюйского водохранилища» творческой группы «Ойдуо» из Якутска. У них было очень маленькое финансирование, им было тяжело, но важно, чтобы такие работы снимали и смотрели.

Нужно делать записи и разговоры с пожилыми, архивы их воспоминаний. Исследователи говорят, что память длится три поколения: то, что помнят наши прабабушки и прадедушки, мы, скорее всего, уже не будем помнить. А это жизненно важно для нации: эти воспоминания хотела стереть советская власть, их хочет стереть русский Кремль. Все наши архивы по репрессиям закрыты. Сами люди тоже боятся говорить: как сказала Зоя Юрьевна Доржу, многие потомки репрессированных породнились с потомками репрессоров. Мне кажется, проектов, которые сохраняют воспоминания, должно быть много. Это может быть даже флэшмоб, где люди записывают воспоминания своих бабушек и дедушек на диктофон, на видео.

Нужно как можно больше мультиков, мобильных и компьютерных игр на наших родных языках. Развлекательно-образовательных программ, которые, пусть с инкорпорацией русского, но рассказывают про логику и структуру коренного языка детям. Мультики с нашими персонаж_ками, то есть небелыми. Пусть они ходят, окей, в национальных костюмах, варят сүттүг шай, приглашают шамана, чтобы он пожелал белой дорогиПожелание белой дороги (тув. ак орук) — общее для многих тюркских языков. В тувинском шаманизме это также обряд, который совершают перед путешествием. родственнику, уезжающему в Москву учиться.

Что происходит в России с миноритарными языками

Неолиберальная логика на стороне русского

Что не так с языковой политикой в России и кто поддерживает нерусские языки?

Инсан Хисмай

хх. т.: Ты бы хотела вернуться в Туву?

Данхаяа: Сейчас я не могу даже приехать в Туву и вообще в Россию. Есть риск того, что меня арестуют из-за моей публичной позиции. Ужасно тяжело, что нет возможности приехать к родственникам, к бабушке, к маме.

Всего несколько лет назад я бы сказала: нет, я ни за что не стала бы жить в Туве. Сейчас я бы хотела приехать хотя бы на время. Мне казалось, что я там все объездила, но на самом деле еще столько всего можно узнать и сделать. Я неосознанно оторвалась от республики, и мне хочется это возместить.

хх. т.: Если тебе хочется что-то добавить или обратиться к читатель_ницам…

Данхаяа: У многих людей могут быть вопросы к подкасту: кто-то скажет, что в информационном портрете республику не совсем правильно показали, или люди, которых позвали на интервью, неправильно презентуют народ. Мне бы хотелось, чтобы это сподвигло других делать свой контент из своей позиции. Поэтому я счастлива, что появляется все больше таких проектов: например, подкасты «а вы, наверное, сестры!», «две голомянки», «подкаст калмыкия» (и еще до нас существовал подкаст «Сахалыы подкаст» на саха тыла). И мне хочется подчеркнуть неидеальность подкаста «говорит республика _». Он реально сделан на коленке, и это нормально.