«Нечестно оставлять людей один на один с системой»

«Война по выдавливанию людей из России не должна быть нами проиграна»

«Я остаюсь» — это политическая позиция?

Первые зачатки этого проекта создавались в Москве в апреле 2022 года. Мы придумали его вместе с правозащитницей из «ОВД-Инфо» Сашей Россиус и активисткой, музыканткой Наташей Четверио. Мы создавали проект в первую очередь от безысходности. Мы видели, что уезжает огромное количество людей, и дискурс в медиа тоже говорил о том, что нужно скорее уезжать. Мы чувствовали много одиночества, наши прежние социальные связи рушились. Среди людей, которые оставались, была довольно большая паника. Поэтому мы поняли, что очень важно собираться, объединяться. Очень важно формировать новые связи социальные и в какой-то степени политические тоже. И мы начали проводить встречи. Поэтому нельзя сказать, что вот мы сели, собрались и решили, что такая у нас политическая позиция.

Со временем проект «Я остаюсь» действительно стал для нас важным политическим высказыванием — и проектом, и лозунгом. И, конечно, мы еще работаем с психологической точки зрения с темой страха, потому что государство, мне кажется, пытается нас задавить. И ровно поэтому нам очень важно искать способы противостояния этому страху.

А ты принципиально остаешься в России?

Я исхожу из того, что в своей активистской, околоправозащитной и даже художественной деятельности я всегда взаимодействовала с разными [уязвимыми] социальными группами, с закрытыми учреждениями — и нечестно, и непоследовательно с моей стороны бросать этих людей один на один с системой. Тем более с системой, которая становится все жестче, все более репрессивной.

Действительно, в какой-то степени я здесь нахожусь вопреки всему: полиция задерживает меня, запрещает мероприятия, которые я организую как в открытом формате, так и в закрытом, запугивают людей, которые на них приходят. Такие не очень сильные, но более или менее частые репрессии [в отношении меня] продолжают происходить. И мне даже интересно, до какой степени я смогу выдержать это давление и оставаться в России. Я не хотела бы уезжать, я буду считать это проигрышем для себя.

Завтра, допустим, ты узнаешь, что на тебя возбуждено уголовное дело, по которому наверняка ты отправишься в СИЗО и получишь большой срок. Что ты будешь делать?

Если это напрямую связано с моим активизмом, а не просто какое-то абстрактное дело, за которое я сяду, то я, скорее всего, останусь. В таком контексте я готова нести ответственность за свои действия. Если дело связано с моей деятельностью, но сама статья связана с каким-то абсурдом, здесь я буду думать о том, возможно ли уехать. Но опять-таки для меня это будет большим политическим проигрышем.

Какие люди приходят в «Я остаюсь»?

Приходят абсолютно разные люди. Я бы выделила три категории. Первая — это люди, которые так или иначе до этого были хотя бы немножко связаны с активизмом и по каким-то причинам решили оставаться. Либо из-за физической или финансовой невозможности уехать, либо потому что они считают, что эта отдельная война по выдавливанию людей из России не должна быть нами проиграна — и это для меня самая важная позиция.

Вторая категория — это люди, которые в какой-то степени проснулись, которые после полномасштабного вторжения [в Украину] поняли, что очень важно объединяться, взаимодействовать и что-то делать. Третья категория — это люди, которые совершенно ничего не делали в контексте активизма, но которым важны права человека, идея гуманизма. То есть это люди, которые пока до конца не определились в своей позиции, которые не до конца, так сказать, очнулись после [полномасштабного] военного вторжения, но которые при этом чувствуют себя в рамках нынешней России дискомфортно и непонятно.

Если говорить про социальный портрет, то это люди разного возраста: от 16 лет до 70 примерно. И это представители, представительницы самых разных профессий, начиная от учителей и социальных работников и заканчивая менеджерами компаний.

Какие ты видишь перспективы у «Я остаюсь» и людей, которые в нем участвуют? Рождаются ли из него новые проекты?

В первую очередь это перспектива локальной солидарности и взаимодействия. Например, к нам ходит женщина, которая долгое время переписывается с политическими заключенными, и это часть ее идентичности. Она приходит в «Я остаюсь», где, как я уже сказала, разные люди с разной степенью вовлеченности в активизм и правозащиту, и она популяризирует этот метод поддержки политзаключенных.

О том, почему важно писать письма

«Не просто поддержка людей, но и выражение протеста»

DOXA поговорила с людьми, которые пишут политзаключённым

Иван Асташин

Кто-то, например, делает локальные вечера солидарностиКатрин рассказывает, что это могут быть любые микро-события, задача которых укрепление связей в сообществе и поддержка уязвимых групп. Например, они проводили подпольный антивоенный концерт, деньги с которого перечислили одной из волонтёрских инициатив., очень подпольные, и рассказывает людям, как это можно сделать и какой в этом вообще смысл.

Кто-то занимается современным искусством и рефлексирует в искусстве тему уехавших и оставшихся. Или, например, пишет для нашего паблика «Я остаюсь» тексты, которые рассказывают про какие-то инициативы. Одно время мы делали просветительские мероприятия в закрытом формате: это были лекции, дискуссии, мастер-классы на тему политики, психологии, рефлексии разных войн, анархизма. У нас задача не только создавать поле, в котором люди взаимодействуют и знакомятся друг с другом, но и в котором люди понемножечку чему-то учатся и создают какие-то маленькие локальные штуки. В нашем паблике было довольно много постов про региональные правозащитные, социальные и художественные инициативы, которые продолжают то или иное действие на территории России.

Какие из этих проектов вызывают наибольшую агрессию власти?

Есть два уровня репрессий. Первый связан с моей фигурой как персоны, которая в прошлом тоже занималась активизмом, акционизмом. И поэтому в любой праздник или перед каким-то мероприятием, как уже было не раз, меня могут просто задержать, придумать совершенно абсурдный поводНапример, 8 мая 2023 года Катрин Ненашеву задержали прямо в кафе, где она ужинала с партнеркой. Полицейские сослались на некую ориентировку, а позже составили протокол о неповиновении сотруднику полиции.. И с этим сталкивается, наверное, большое количество людей, которые остаются и которые еще до войны занимались какой-то активистской деятельностью. А второй уровень — это «пропаганда ЛГБТ», конечно же. Потому что в начале лета я сделала каминг-аут и рассказала в соцсетях, что принадлежу к ЛГБТ-сообществу. И после этого репрессии усилились. Они связаны не только с силовиками напрямую, но и с гомофобными активистами. Например, Тимур БулатовТимур Булатов — гомофобный активист из Петербурга, который отправляет доносы на активисто_к, инициируя проверки со стороны полиции. на каждое наше мероприятие сейчас пишет заявление, и к нам приезжает полиция. И, соответственно, тоже возникают довольно большие сложности.

«Мы остаёмся здесь»

Монологи ЛГБТИК-людей про жизнь в нынешней России

Ахилл, амрак хачикян

Плюс не так давно к нам приезжала проверка, связанная с [моим] взаимодействием с несовершеннолетними. Пока непонятно, кем она была инициирована. То есть у этой формы репрессий есть две стороны: «пропаганда ЛГБТ» в принципе, [из-за того] что я стала говорить о своей причастности к сообществу, и взаимодействие с детьми, подростками, потому что система в виде разных людей, в том числе в виде того же Тимура Булатова, считает, что я активно «пропагандирую ЛГБТ» среди детей и подростков.

Фишка в том, что тематику мероприятий никто никогда не смотрит. Она у нас всегда связана с социальными аспектом, чаще всего с психообразованием. Я не делала ни одного мероприятия, которое было бы связано напрямую с тематикой или сообществом [ЛГБТК+]. Просто они смотрят только на то, кто это делает и какой бэкграунд у этого человека.

Расскажи про работу в разных городах и регионах. Где сложнее работать и почему, где проще? Какие есть особенности, с которыми проекты сталкиваются на разной земле?

Мы старались развивать сообщества в регионах, но сейчас немного приостановили эту деятельность: это связано с мини-репрессиями, преследованиями, и просто уже крыша иногда подтекает все время что-то делать. Сейчас у нас в «Я остаюсь» есть взаимодействие с пятью регионамиМосква, Санкт-Петербург, Петрозаводск, Пермь, Новосибирск.. И в основном сложности связаны с тем, что люди вне столиц еще больше боятся объединения из-за репрессий. В небольших городах система может запросто выцепить конкретного человека, который общался с активистами или сделал репост, оставил комментарий. И именно на таких людей система в большей степени начинает давить — у кого будет меньше поддержки и у кого в целом меньше влияния и взаимодействия с активистским или правозащитным сообществом. В силу этого в регионах сложнее найти людей, которые остаются и которые готовы участвовать в «Я остаюсь» или каких-то других активистских инициативах.

Также люди в регионах менее активно, нежели в Москве и Петербурге, приходят на такие группы. Комьюнити собрать гораздо сложнее, потому что связи более распределенные, а взаимодействие в какой-то степени больше поставлено на контроль. И, конечно, сложнее найти какое-то пространство. Например, мы ездили в Петрозаводск, и мы не могли найти место даже для закрытой, секретной встречи. И мы провели ее просто в съемной квартире через сложную схему.

«Важно давать хотя бы маленький ответ насилию, которое происходит вокруг»

Что можно делать в России, если ты прост_ая активист_ка, а не медийная Катрин Ненашева? Многие говорят, что делать ничего невозможно и надо уезжать.

С мифом про ореол безопасности вокруг медийных людей я бы поспорила. Мысль про то, что более или менее медийные люди получают меньше обратной связи от силовиков и меньше пристального внимания, — это совершенно неправда. Как показывает, например, мой опыт, ответственность за нашу деятельность в глазах силовиков несу в первую очередь я.

Репрессии разного рода связаны не столько с твоей медийностью или ее отсутствием, сколько в целом с климатом, в котором мы все живем. При этом нельзя не сказать, что есть люди, для которых освещение в СМИ их деятельности — это уже довольно опасный процесс. И даже вокруг меня есть люди, которые говорят, что они не хотели бы светиться.

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

Что касается того, что можно делать обычным людям, хотя это разделение меня немножко вводит в ступор, то ключевая задача — это выжить, не поехать крышей и остаться человеком, человеком в гуманистическом смысле: не позволять системе и другим окружающим людям менять твои понятия и принципы, которые касаются нравственных категорий и веры в добро и зло.

Помимо этого, важно давать хотя бы маленький ответ насилию, которое происходит вокруг. Это, например, письма политзаключенным или хождения на какие-то группы поддержки, как наша. Взаимодействие с другими людьми — это с психологической точки зрения уже важный отпор. Найти для себя какое-то маленькое дело или волонтерство.

Есть три, может быть, универсальные штуки. Первое — это помощь политзаключенным. Второе — это волонтерство в социальных учреждениях по типу ПНИ и детских домов. И взаимодействие с людьми из более уязвимой категории, которые не могут уехать: например, с людьми в хосписах или с бездомными людьми.

Есть ли какие-то позитивные изменения в активизме, которые произошли после начало полномасштабной войны с Украиной?

Несмотря на репрессии, несмотря на постоянные запугивания, находится какое-то количество людей [готовых участвовать в активистских инициативах]. Я не могу сказать, что оно большое, но оно есть. И это люди, которые до этого не были связаны напрямую с активизмом или правозащитой, а сейчас они готовы помогать, готовы куда-то приходить, поддерживать других людей. Они, например, начинают делать свои локальные проекты в поддержку политзаключенных. И на моих глазах так вырастало несколько проектовКатрин не может рассказать, о каких именно проектах идет речь, из-за строгих протоколов безопасности, но приводит пример их деятельности: «Люди организуют свои группы, чтобы помогать политзаключённым или оказывать помощь тем, кто столкнулся с психологическими проблемами»..

Да, может быть, количество вовлеченных людей уменьшилось из-за того, что многие уехали, но при этом качество этой солидарности и взаимопомощи усилилось, как мне кажется. И вообще, тот факт, что в нынешних реалиях у меня в Петербурге, например, есть какое-то комьюнити из моих соратников и друзей — это показатель качества, потому что сейчас мы находимся в более тяжелых, более опасных условиях, чем три–четыре года назад. То же самое в Москве, в регионах.

Я очень горжусь и с большой надеждой отношусь к тому, что происходит, потому что я вижу, что мы не выжженное поле [из путинистов], как было сказано в каком-то интервью The Village в прошлом году. Мы поле, в котором уже есть ростки… разного. Нас пытаются растоптать солдатскими сапогами, но на поле все равно прорастают… цветы гражданского общества. Какая кринжовая метафора! Ну ты понял, что я хотела сказать.

Как можно помочь активист_кам в России, находясь за рубежом?

Я очень вдохновляюсь и очень хорошо себя чувствую, когда вижу, как россияне, россиянки выходят на акции протеста и на акции солидарности в других странах. Это действительно очень поддерживает, и это дает понимание, что мы не одни. Это очень круто, но хотелось бы, чтобы этого было чуть-чуть побольше.

Кроме того, просто слова поддержки — это тоже работает. Люди в социальных сетях, в постах пишут слова поддержки, а иногда и предлагают тебе помощь деньгами или помощь жильем, например, если ты в опасности. Такая локальная бытовая поддержка тоже дает силы и ресурс.

Плюс существует какое-то количество проектовКатрин отмечает «Открытое пространство», Психологическую службу от Юлии Галяминой и Марины Литвинович, Big mama project., которые непосредственно поддерживают людей из России, которые остаются здесь и сопротивляются, насколько это возможно, и помогают им напрямую. И если люди могут эти проекты делать, если у них есть возможность помогать тем, кто остается, это тоже очень круто. Было бы классно, если их было бы чуть-чуть больше.

Это касается напрямую поддержки не только в политической борьбе, но и, например, в образовании. Потому что есть проблема, что мы и с точки зрения связей и контактов, и с точки зрения нашего опыта оказались в тупике политическом. Мы не понимаем, что делать дальше, мы не понимаем, какие тактики и стратегии есть у нас для того, чтобы взаимодействовать друг с другом, с другими регионами и с другими странами. Очень не хватает обмена опытом, знаниями, навыками среди людей из стран, которые жили или живут в диктатуре.

Афганские активистки о своем опыте борьбы

«Они направили пистолет мне в лоб и сказали: “Иди к себе домой”»

Монологи афганских активисток о талибах, борьбе за свободу и активизме из-за границы

Аршак Макичян

В чем ты черпаешь силы и что посоветуешь другим активист_кам в России, которые сталкиваются с выгоранием или ощущением бессмысленности борьбы с Левиафаном?

Помогают люди, которые находятся рядом. Вся моя деятельность на первом плане связана с тем, чтобы найти какое-то поддерживающее сообщество вокруг себя. И даже если активисту или активистке сложно найти поддерживающее сообщество для противостояния или противодействия войне, то в контексте социального активизма можно найти очень много людей.

Искать соратников и соратниц мне помогает не то, что я сижу в соцсетях и пишу там какие-то опасные посты, типа: «Друзья, которые против войны, пожалуйста, приходите ко мне туда-то». Я иду, например, в аутричАутрич (outreach) — метод социальной работы, который предполагает налаживание контактов и донесение информации до закрытых социальных групп в привычной для них обстановке. с бездомными людьми, знакомлюсь там с активистами и активистками, которые этим занимаются. Или я иду в подростковый проект, где люди с похожими позициями и взглядами взаимодействуют друг с другом, и они объединяются не на фоне противодействия войне, а на фоне какой-то социальной проблемы и занимаются каким-то созидательным трудом. Поэтому локальный поиск через разные сообщества, через разные темы людей с похожими взглядами, хотя бы хоть чуть-чуть похожими, очень помогает, очень спасает.

Кроме того, есть бесплатная психологическая помощь. Сейчас ее стали активнее предоставлять, в том числе разные правозащитные организацииНапример, «Агора», «Золотой ключик», «Открытое пространство». . И я хотела бы призвать пользоваться этой поддержкой.

И последнее — это не ругать себя, не сомневаться в себе, не считать, что твои действия ни на что не влияют. Потому что мы все сталкиваемся сейчас с этим ощущением. Мы в первый раз на своей активисткой, правозащитной дороге столкнулись с полномасштабным вторжением, с такими репрессиями. И это для нас первый опыт. Меня очень спасает исследовательская позиция, в рамках которой я себе говорю, что, блин, я не знаю, как здесь действовать. У меня нет ученой степени по правозащите в рамках каких-то тяжелых репрессий или полномасштабных военных вторжений. У меня есть только мой опыт. И, соответственно, я вот сейчас пойду сюда, например, и посмотрю, что могу сделать здесь. Окей, здесь мне не понравилось. Здесь было опасно, или неэффективно, или выгорательно. Хорошо, я пойду тогда в другое поле.