«Я видела лежащие на земле худые тела и думала: “Бога нет в этой комнате, он нас оставил”»

История взросления Софии Хуан

«Каждый день я стараюсь забыть мою историю, но некоторые эпизоды помню в деталях»

Интервью с Софией Хуан — транс-женщиной из Южного Судана. Часть 1

Дмитрий Елагин

В Ливию я отправилась с транс-подругой С. и геем Мухаммедом, он на двенадцать лет старше меня, мы познакомились еще в Судане. Я решила заплатить за него, семь тысяч евро было достаточно для двоих. Он связался со своим контрабандистом, мы упаковали вещи, за нами приехал таксист и отвез к какому-то дому. С этого момента все становилось страннее и страннее. Всех приехавших разделили на две группы по гендерному признаку — очень по-мусульмански. Вечером после легкого ланча с хлебом мы выехали в ЛивиюСобытия Арабской весны 2011 года привели в Ливии к гражданской войне. Ополченцы захватили столицу и свергли диктатора Муаммара Каддафи. С тех пор в стране идет борьба за власть, сейчас она разделена на две части. На западе заседает признанное мировым сообществом Правительство национального единства. Восток (большую часть территории государства) контролируют военные. Хотя в 2019 году обе стороны договорились о перемерии, фактически страна разделена на две части, стремящиеся к обретению независимости..

Контрабандисты впихнули около 50 человек в пикап, мы буквально чувствовали себя как сардины в банке. Машина ехала по холмам и остановилась у подножья одного из них. Нам приказали взбираться на вершину. Я уже размышляла о том, чтобы вернуться домой, но мы оставили Джамалат задаток, который она пообещала отдать после нашей переправы в Ливию. Почти у вершины холма я увидела, как чей-то ребенок оступился и сейчас упадет. В последний момент я схватила его за руку и поняла, что здесь всем людям все равно друг на друга. Каждый пытается выжить, никто никому не будет помогать. Проверила эти мысли на себе, когда попросила воды: никто не дал и глотка.

Где-то около семи часов вечера группа добралась до границы, и тут началась стрельба. Это были ополченцыВ разговоре София использовала термин «militia», который можно перевести на русский язык как «ополченцы». Лидеры обоих сторон раздененной Ливии обладают армией, но также вооружают и привлекают к работе обычных людей, которые помогают контролировать территории страны. Говорить о том, с «легальной» или «нелегальной» властью София столкнулась, сложно из-за нестабильной ситуации в государстве, поэтому мы используем наименее заряженный политически термин «ополченцы».. Я думала, что умру в этот день. Мы бежали, куда глаза глядят. У меня астма, поэтому я быстро оказалась в конце толпы. Никогда не забуду тишину пустыни, выстрелы и тяжелое дыхание людей. Я бежала и молилась, но небеса были молчаливы. Наверное, Бог тогда смотрел на меня и говорил: Bitch, what are you doing? («Сука, что ты творишь?»). Тем не менее, я чувствовала Его присутствие и двигалась вперед. Тогда же у меня случился первый острый приступ астмы, не понимаю, как я его пережила без ингалятора.

Когда мы наконец-то добрались до убежища, то услышали, как ливийцы называют нас рабами и жалуются, что мы приперлись в их страну. Мы им заплатили, а они обсирали нас ни за что. Затем из ниоткуда приехали три больших машины и нас запихнули внутрь, параллельно избивая, как скот. Я растянула одну из мышц, было очень больно, но потом привыкла, часто оказывалась в узких пространствах. Нас привезли к другому дому, снова поделив на две группы, опять избили, забрали все деньги и украшения. Я подслушивала разговоры наших перевозчиков, их диалоги напомнили мне бандитское кино. Видимо, Бог тогда наполнил меня терпением, иначе я бы сошла с ума в этом аду. Без Него я бы не пережила Ливию. На следующий день контрабандисты позвонили в Египет, чтобы проверить, кто внес взнос за «поездку». Я боялась, что Джамалат нас бросила, но нет.

О взрослении в Ливии в атмосфере постоянной национальной катастрофы

«Звук падающей бомбы ужасен — наверное, так звучит конец света»

Интервью с М., трансдевушкой из Ливии

Дмитрий Елагин

Меня с С. запихнули в багажник «Тойоты» и накрыли чьими-то вещами. Там было мало место для одного, а мы были вдвоем. Также очень неудобно было ехать из-за ухабистой дороги, мне постоянно что-то било в голову. Двигаться внутри мы тоже не могли, поэтому мышцы быстро затекли. Я знаю много историй о нелегальном переходе границ, в том числе США и Мексики, но с Ливией и подобных ей странах совсем другое дело: там не существует ничего человечного. Я никогда не ненавидела расу, национальность или этничность до моей поездки в Ливию. Там я поняла, что такое ненависть.

Спустя 20 минут дороги мы доехали до небольшой фермы около приграничного города. Нам приказали сидеть в амбаре рядом с курицами и ждать, пока за нами придут. Ирония судьбы, но именно тогда у меня начались симптомы ветрянки (на англ. «chicken pox»). Мое тело дико потело и чесалось, температура, наверно, зашкаливала, С. думала, что я умру.

Спустя пару дней за нами приехали, высадили в ближайшем городе и опять сказали ждать. К нам тогда подошел суданский мужчина и объяснил, что находиться на улице опасно: мигрантов вылавливают ополченцы, а мы очень выделяемся из-за оттенка кожи. Он пригласил нас к себе в гости. Слава Богу, это не было ловушкой: незнакомец сделал нам завтрак и дал советы о том, как себя здесь вести. По моему опыту могу сказать, что африканцы часто оказываются добрыми людьми, наверное, потому что мы ведем простой образ жизни. Но, конечно, многие испорчены туризмом.

В доме до нас дошло, что мы разделились с Мухаммедом. Это было большой проблемой, потому что именно у него были наши деньги. У нас не было его номера и никаких идей о том, где он может быть. Суданский мужчина подсказал, что единственное место, где мы можем найти Мухаммеда, — Арабский рынок. Он дал нам немного ливанских динар, вызвал такси и пожелал удачи. Я никогда не забуду его доброту.

Мы доехали до рынка, и С. начала свою жалобную тираду о том, как она устала, что мы совершаем ошибку, нужно вернуться и так далее. На подобные речи я ей отвечала всегда одинаково: «Пути назад нет». Мы долго бродили и почти потеряли надежду, но тут я увидела его. Я плакала, будто ангел спустился на Землю, и кричала во весь голос наше прозвище Мухаммеда: «ДакрияСофия сказала, что на арабском «dakreaia» значит «лесбиянка», скорее всего это суданское разговорное выражение, наиболее корректное на арабском в отношении геев/лесбиянок — «митли_а», ты вообще понимаешь, что мы тебя искали?».

Он был с христианской девушкой Маликой из Эритреи, они пытались снять комнату в отеле, но им все отказывали по одной большой причине. Ливия — очень религиозная страна, и неженатых людей противоположного гендера просто не поселят вместе. Нас четверых точно никуда бы не пустили, потому что мы «черно-черные», а не «по-арабски черные». Тогда мы попробовали связаться с контрабандистами, но не получили никакого ответа. Малика вспомнила, что у нее есть бывший в Египте, он может помочь.

Мы рассказываем про военное вторжение России в Украину, протесты и репрессии. Мы считаем, что сейчас, когда десятки медиа закрылись или перестали освещать войну, доступ к независимой информации важен как никогда.

Поддержать

Оформите разовое или ежемесячное пожертвование.

В итоге нам позвонил какой-то Ахмед и пообещал, что скоро заберет нас, он где-то неподалеку. Он отвез нас куда-то за город и объяснил, что из дома выходить нельзя, опасно и все такое. С каждого человека он попросил 100 долларов за жилье и убежище, нас было пятеро: я, Малика, С., Мухаммед и еще кое-кто. В первую же ночь я проснулась из-за странных криков: «Не трогай меня!». Это была Малика, ее пытался изнасиловать Ахмед. Мы честно заплатили деньги, но он почему-то подумал, что мы все равно ему должны. Когда он увидел нас проснувшихся, то достал из штанов пистолет и спросил Малику: «Из-за этих квиров ты думаешь, что находишься в безопасности? Так я просто убью их». Ахмед вытолкал нас в соседнюю комнату, мы тряслись от страха и понимали, что нам придется общаться с ним максимально уважительно ради выживания.

Через пару дней к нам в дом заселился друг Ахмеда, чтобы «охранять» нас. Каждую ночь до Малики домогались, она плакала, но мы были бессильны. Хотя Ахмед был мусульманином и носил галабею, он пил вместе с другом. Мы хотели уехать как можно раньше, даже предлагали больше денег, но ничего не происходило. Через две недели Ахмед сказал, что мы наконец-то отправимся в Европу, и взял с каждого по тысяче долларов. Наш путь должен был начаться в городе Эль-Байда, оттуда мы полетим самолетом в Триполи: на машине добраться до столицы невозможно, слишком много границ и полицейских проверок. Мы уже стали одеваться и паковать вещи, как нам сообщили, что Малику «на время» придется оставить здесь: якобы будет много вопросов из-за незамужней женщины. Мы сразу поняли, что нам лгут, не хотели оставлять подругу одну, но сделать ничего не могли. Поэтому долго плакали в обнимку. До сих пор я не знаю, жива ли Малика.

Мы прибыли в Триполи, как и планировалось, подошли на паспортный контроль, отдали документы на проверку, а офицер пограничной службы взял и выкинул их в мусорку. Прямо на наших глазах. Не то чтобы я особо гордилась южно-суданским паспортом, но это было пиздец неуважительно к нам. Потом нас отвезли в тюрьму — думаю, что Ахмед с его другом просто сдали нас государству и присвоили все деньги.

Я спрятала 500 долларов в дырку ботинка и надеялась, что их не найдут. Нас досматривали максимально подробно, поэтому мою заначку, конечно же, забрали, а затем нас очень сильно избили. Мухаммед начал скандалить и заявил, что болен, поэтому его поместили в карантинную комнату к больным Бог знает чем людьми. Меня и С. (через пару дней к нам присоединился Мухаммед) вывели на большую площадку во внутреннем дворе тюрьмы, где прямо на земле под солнцем сидело около двух тысяч человек. Людей было так много, что приходилось искать удобную позицию для сна. Это был ад на Земле, не хочу вдаваться во все подробности ежедневных ужасов.

Я спрашивала, кто сколько времени тут сидит — ответы варьировались от трех месяцев до года. Не понимала, почему беженцев не депортируют обратно, мы же здесь нелегально находимся. Потом мне сказали, что Ливия специально держит нас в заложниках, чтобы получать деньгиВ 2021 году стоимость выхода из такой тюрьмы стоила 500 долларов. и гуманитарную помощь от ООН и других организаций на наше содержание. На следующей неделе начался Рамадан 2018-го года. Охранники опрашивали каждого о вероисповедании и отказывали христианам в какой-либо еде — тогда мне пришлось предать Иисуса Христа.

Я видела страшные вещи: иногда 15–16-летних мальчиков насиловали в ночи. Их же продавали в сексрабство за еду и защиту. Многих отправляли работать за бесплатно на плантации посреди пустыни, откуда невозможно сбежать. Каждый день нас пересчитывали и били. Однажды я была свидетельницей кошмарной сцены: пронесся слух о том, что какой-то египтянин украл деньги. Я впервые за две недели пошла в туалет (дырка в полу) прямо около душа и стала свидетельницей того, как охранники схватили египтянина, потащили в душ и избили его там в мясо. Нашей едой тогда была миска самой дешевой лапши, я потеряла много веса.

В один день к нам пришла представительница из ООН, занимающаяся правами человека. Она хотела провести интервью с гражданами разных стран, мы посовещались и выбрали тех, кто говорит на английском, чтобы охранники ничего не поняли. Целую неделю она слушала рассказы о наших жизнях, сохраняя натянутую улыбку на лице. На следующий день после ее отъезда в столицу ворвались ополченцы, нашу тюрьму бомбили, одного мужчину застрелили. Он был из Марокко, у него был рак, ехал в Европу за лечением.

В июне нас переместили в новую тюрьму. Это будет странно звучать, но она была получше, особенно еда. Пленных разделили по цвету кожи: «черных» отправили в комнату с железной крышей, а арабов — в помещение с кондиционером. Когда я вошла в комнату, у меня была одна мысль в голове: «Я — преступница?». Опять на полу лежали очень худые люди, некоторые были больны анемией. Я только надеялась на то, что не сойду с ума от происходящего, реальность была настолько ужасна.

Потом начали потихонечку депортировать людей, приезжали послы государств и забирали своих граждан. Не могли вернуться только политические беженцы, и мы из Южного Судана, потому что в Ливии не было южносуданского посольства. Тогда к нам приехали представители Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев (UNHCR). Они были подобны ангелам, мы рассказали им наши истории. Они объяснили, что сейчас нас вообще не имеют права депортировать из-за международных законов, так как в Южном Судане идет войнаГражданская война в Южном Судане проходила c 2013 по 2020 год.. Революционерам было все равно на слова дипломатов, они хотели денег, поэтому нас не отпускали.

Моя подруга С. ушла еще с первой группой, а я осталась с Мухаммедом. Он был моим другом, я платила за него, но он тоже меня оставил. В последний день он подошел ко мне и попросил поменяться местами на ночь (я спала в углу, там удобнее). А утром его уже не было, он даже ничего мне не сказал. Позже днем меня избили железной палкой — до сих пор боли есть из-за этого.

Одним ранним утром я услышала госпел, небольшая группа людей пела: «Доброе утро, Иисус, доброе утро, Господь». Я вышла и села к ним в полном шоке: в пять утра они пели христианскую песню в мусульманской стране. В один момент я перестала к ним приходить, потому что во второй раз в моей жизни потеряла веру в Бога и не ощущала его присутствие. Я видела лежащие на земле худые тела и думала: «Бога нет в этой комнате, он нас оставил». Но Он пришел ко мне во сне и спросил: «Ты хочешь поехать в Европу?». Я ответила положительно, и тогда Он пообещал мне, что я получу паспорт беженца в Египте и прямо из него полечу в Европу. Я проснулась с чувством надежды. Его правда провела меня сквозь кромешную тьму.

Где-то через неделю я начала умолять представителя Международной организации по миграции (I.O.M.) сделать звонок домой. Он не понимал, почему я раньше не попросила: пришлось объяснять, что у меня плохие отношения с близкими, я хотела не иметь ничего общего с ними и стереть свою идентичность. На деле я планировала использовать телефон не для звонка, а чтобы открыть Facebook и написать моей сестре, но мне не разрешили им воспользоваться. На следующий день просьбы увенчались успехом, я связалась с тетей. Я рыдала, как безумная, потому что ее голос напомнил мне голос матери.

История афганского беженца

«Убей меня, если хочешь, — мне все равно»

Интервью с Ш. — геем, спасшимся из Афганистана

Дмитрий Елагин

На следующей неделе тетя связалась с дядей, который так же, как и мой отец, занимал высокую должность в стране, и они послали за мной человека. Через пару дней ко мне приехал неизвестный мужчина и спросил: «Что ты здесь делаешь, ты же родилась в одной из лучших семей Судана?». Если бы ливанцы узнали о моих родственниках сразу, меня бы так просто не отпустили, требовали бы выкуп. Смешно, что мне вернули тот самый паспорт, который «выкинули» прямо на моих глазах, там была свежая печать о переходе границы Ливии.

Мы прилетели в Северный Судан, а оттуда поехали в Южный. В самолете я впервые поела нормальную еду, яичницу. Из-за того что я месяцами голодала и ела ужасную лапшу, желудок не выдержал, и у меня началась адская диарея. Я провела весь полет в туалете, срала и орала, пока кто-то охранял дверь. Когда мы вышли из самолета, я увидела тетю на втором этаже аэропорта. Она звала меня, но я не могла услышать ни одного слова из-за стекла. Тем не менее, ее присутствие сразу помогло мне наконец-то расслабиться. Дома я пробыла две недели, убедила отца в том, что поеду в Египет учиться. После переезда в Каир к еще одной тете я отправила заявку на убежище в Германию. Так сбылось Его пророчество.

Я подала прошение о защите как транс-женщина, но к моему приезду соцработники не понимали, что со мной делать. Мне нужны были гормоны как можно скорее, поэтому одна соседка подсказала хороший контакт. Через год я начала работать сиделкой в доме престарелых, чтобы накопить деньги на операцию.

У меня есть много историй про расизм в Германии. Помню, как мне что-то грубое сказала женщина в супермаркете, но я не знала, что ответить. Поэтому я учила немецкий с особым усердием. В Европе «черные» люди сталкиваются с расизмом повсеместно, просто не напрямую. На работе почему-то считали, что из-за моей комплекции и цвета кожи я выносливее других. На деле из-за гормонов я быстрее устаю, сильнее потею и более нервозна. Депрессия также дает о себе знать, я предпочитаю не оставаться дома наедине. Думаю, что квир-люди находятся под давлением с самого раннего возраста, потому что банально не могут пойти по следам своих родителей. Приходится искать свой путь, бороться за себя и самому все изучать. Мы даже не понимаем, насколько травмированы, ведь никогда не жили так называемой «нормальной» жизнью.

Травма может уничтожить человека. После переезда в Германию я познакомилась с Ф., он отлично говорил по-немецки, был красивым и умным мужчиной. Но травма его «съела»: он спился и утонул в наркотиках. Жаль, что Германия не предлагает беженцам сразу записаться к терапевту. Это особо нужно тем, кто переплывал море. Если бы я была президентом, то каждый имел бы право пройти два года терапии. Она необходима многим, особенно квирам.

Я выжила в Ливии только потому, что родилась в очень жесткой семье. Этот опыт сделал меня толстокожей, в детстве я научилась справляться с буллингом и контролировать свои эмоции. Мне нужно было это уметь, чтобы не казаться слабой. Моя мама знала о происходящем в школе, но ее единственной помощью был «совет»: «Покажи им, что ты мужчина, дай сдачи». Только позже я поняла, что неправильно винить мать и отца, они росли в совершенно другой среде. Если вы родитель квир-ребенка, то помогите ему/ей/им, это очень важно. Не держите людей пленниками своего ума, освободите, любовь — это свобода и принятие.

Опра Уинфри как-то сказала: «Люди, которые хотят тебе лучшего, хотят увидеть лучшую версию тебя». Мы по-разному видим реальность, даже еду каждый ощущает по-своему, но любовь объединяет всех нас.